Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Неведомое ранее значение обретают поведение и образ действий: пластика, жесты, позы становятся подсказками (к примеру) для психоаналитика, «считывающего» незначительные детали. Младенческая моторика, хаотическая двигательная активность также могут интерпретироваться как проявления сознания, (даже коллективного), находящегося в состоянии развития, поскольку процесс самоутверждения и становления опирается на практику движения; это уже давно подчеркивают детские психологи, например Валлон: «Движение — не просто исполнительный механизм. <���…> Постепенно оно делает возможным способы адаптации и реагирования, которые выходят за его пределы» [6] Wallon H. Syndromes d’insuffisance psychomotrice et types psychomoteurs // Annales médico–psychologiques. 1932. No. 4. . Тело может двигаться по направлению к сознанию, еще не став его объектом. При изучении этого тела и его действий обнаруживается то, что раньше не было заметно: к примеру, если мы согласимся, что за пределами классической траектории, подчиняющей движущую силу «идее», существует некий двигательный интеллект, то начнем по–другому подходить к практикам, к исследованию того, как люди что–либо делали и переживали; начнем угадывать залежи смысла там, где их, казалось бы, не было.

Многообразные разнородные показатели — физическая чувствительность, внутренние представления, выразительные симптомы, осознанные сновидения — не всегда принадлежат к одному референциальному и поведенческому регистру. Это разрозненные данные. От интимного чувства до общественных проявлений, от сексуальности до пищевых предпочтений, физических навыков и борьбы с болезнями — расстояния немалые. Внимание к телу мобилизует разные науки, заставляя варьировать методы и менять теории в зависимости от того, идет ли речь об изучении ощущений, техник, потребления или выражений. Эта гетерогенность — неотъемлемая особенность самого предмета. Ее невозможно преодолеть, поэтому история тела должна принимать ее как данность.

Это отнюдь не отменяет возможного единства. Сама по себе шкала сознательных или бессознательных представлений уже предполагает некоторые связи: одна логика способна подчинять себе другую, как свидетельствует концепт «телесной схемы», используемый психологами для описания имплицитных — моторных и осязательных — ориентиров пациента [7] См.: напр.: «На то, что в нашем мозгу существует телесная схема, указывают многочисленные наблюдения» (Berthoz A. La Décision. Paris: Odile Jacob, 2003. P. 165). . Сюда, к примеру, относятся механистическая логика XVII века, энергетическая логика XIX века, «информационная» логика XX века, причем вместе со второй приходит новый взгляд на телесные входы и выходы, указывающий на их возможную «производительность» и регулирование расходов и ограничений. Логика же XX века добавляет новое представление о контролирующих инстанциях и о восприимчивости, беря курс на самообладание и приспособление.

Но за пределами такого рода связей история тела обретает насыщенность и отражение в воображении именно благодаря материальному опыту. Своеобразие его в том, что он объединяет индивидуальную оболочку и социальный опыт, личные предпочтения и коллективные нормы. Именно в силу того, что тело существует как бы на границе личного и общественного, оно находится в самом центре культурной динамики. Так, для социальных наук тело — и хранилище нормы, и активная инстанция, которая, как показал Норберт Элиас, оперативно их маскирует, присваивает, приватизирует: именно здесь происходит длительная работа по подавлению импульсивности и уходу от спонтанности. Отсюда дотошная разработка этикета, правил вежливости, самоконтроля; отсюда история создания различных западных телесных практик и инструментов (вилка, плевательница, нижнее белье, носовой платок, водопроводная сеть). Контекст изобретения всех этих приспособлений — часть коллективной динамики, эти изобретения, как считается, сдвинули порог стыдливости, заново создав социально «отличное» и «цивилизованное». Это этапы исключительной важности: разработка этих телесных «правил» идет медленно, но забывается быстро, поэтому они начинают казаться естественными и вносят свой вклад во «вторичное моделирование чувствительности».

Фуко пишет о более мрачном процессе, когда тело мыслится как точка приложения власти, как объект до такой степени ею сформированный, что он определяет видение мира и общества [8] См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. . Тогда нормативное тело — это тело «исправленное», где физическая подчиненность порождает подчиненность сознания. Отсюда история тех наказаний, развитие которых на протяжении веков делает людей все более «послушными и полезными», медленное конструирование все более тонких систем физического воздействия, которые замещают преимущественно насильственное обращение с телом, свойственное Новому времени, на более сдержанную и непрерывную игру «обдуманных взглядов». Повторим: картина мрачная, наводящая на глубокие размышления об оппозиции принуждения и свободы, заставляющая оценить, сколь важную роль в этом противостоянии играет тело. Это не означает, что такой акцент на принуждении — единственная возможная интерпретация; как недавно показал Марсель Гоше, «модерн» может также рассматриваться как процесс автономизации, «освобождения от традиций и иерархий» [9] См.: Gauchet М. Essai de psychologie contemporaine. Un nouvel âge de la personnalité // Débat. Mars–avril 1998. P. 177. . Тело способно выступать в качестве освобождающего начала, примером тому — руссоистский отказ от корсета, старого традиционного «механизма», сжимающего детское тело и тем самым определяющего контур фигуры будущего гражданина.

Тем более что, помимо оппозиции «принуждение — свобода», необходимо иметь в виду и оппозицию «равенство — неравенство» — прежде всего речь идет о постепенной демократизации, которой характеризуются новые времена. Есть множество примеров, подтверждающих, что и тут тело играет центральную и чрезвычайно сложную роль: разве постепенное и неоспоримое распространение в современных обществах таких качеств, как телесное превосходство и красота, не сопровождается упорной дискриминацией, когда по–прежнему не у всех есть возможность ухаживать за собой, когда ожирением страдают самые бедные, а забота о себе, качество ухода, зависит от среды? Неравенство выражено телесно, анатомически.

Гендерные исследования, в свою очередь, уже давно показали: история женского тела — это история подавления, о чем свидетельствует набор эстетических критериев: в первую очередь традиционное требование всегда «целомудренной», девственной красоты, которая долгое время находилась под строгим надзором, пока, наконец, не произошла решительная эмансипация, воплощенная в более приемлемых формах, контурах и движениях, более открытых улыбках и обнаженном теле. Иными словами, история тела не может полностью уйти от истории гендерных моделей и идентичностей.

Читать дальше