Александр Мещеряков - Основные параметры японской цивилизационной модели

Эти идеи, сложившиеся под прямым влиянием китайской политической мысли, получили рапространение в Японии еще в конце VII века. Именно тогда для обозначения верховного правителя стал использоваться астрологический даосский термин тянь-хуан (яп. «тэнно»). Он обозначал небесного императора или же Полярную звезду. Тэнно воспринимался верховным божеством даосского пантеона, который пребывает в небесном «фиолетовом дворце» (фиолетовый — цвет, маркирующий наибольшую сакральность), откуда он управляет даосскими мудрецами (чжэньжэнь) — своими придворными.

Получается, что земной император уподобляется небесному, точно так же, как и его наиболее приближенные придворные — небожителям, образуя собой нечто вроде пантеона. Жители страны облагодетельствованы уже тем, что находятся в сфере действия сакрального и всеблагого энергетического поля императора — поля, которое из дикарей (варваров) превращает их в «настоящих» цивилизованных людей. Основным признаком культурности считалось владение письменным китайским языком (это было одной из главных причин, почему японцы всегда испытывали такой пиетет перед письменным словом). Варварами же являются люди, находящиеся за пределами этого поля. В древности и средневековье считалось, что это корейцы — на западе, племена на островах, прилегающих к Кюсю, — на юге. Поскольку к востоку от архипелага простирается Тихий океан, то было решено, что роль восточных и северных варваров должны исполнять эмиси (или эдзо, предки айнов). Несмотря на некоторые географические несоответствия, те племена, которые жили на северо-восточном побережью Хонсю, приписали к восточным, а обитателей северо-запада — к северным варварам. Сам же император постоянно пребывал в сакральном центре — дворце (сначала в Нара, потом — в Хэйане-Киото).

Хотя такая модель не является по сути этноцентричной, она, разумеется, могла быть с легкостью трансформирована в ксенофобскую. Непременным условием для проявления такой ксенофобии было наличие императора. Недаром в последние годы существования сёгуната в середине XIX в. получает распространение лозунг «сонно дзёи» («почитание императора и изгнание варваров»), то есть император и ксенофобия попадали в одно семиотическое поле. Безусловно, это еще не национализм, утверждающий, что японцы сами по себе — лучший народ на свете. Логическое построение, скорее, выглядело так: японский император — лучший на свете, а потому счастливы и хороши те люди, которые живут под его рукой. А не будь императора, они не были бы культурны.

Понятно, что в этом построении «народ» не выступает сам по себе как носитель каких-то особых ценностей; он является объектом культуроносной деятельности императора. Отсюда вытекает и необходимость сохранения и защиты императора его подданными. Уже на этой основе в конце XIX века стали активно развиваться идеи об «особости» японцев. Основными направлениями такого развития были следующие: 1. Япония — земля особая, поскольку там находится император (политический компонент). 2. Япония — земля особая, поскольку там пребывают синтоистские божества (религиозно-мифологический компонент). 3. Япония — это земля особая, поскольку там прекрасный климат и очень красивая природа, созданная синтоистскими божествами и воспетая в поэзии (природно-поэтический компонент). 4. Японцы — люди особые (со своеобразными обычаями, привычками, языком, литературой, живописью, чувством прекрасного), поскольку они живут на такой особенной земле (этнографическо-эстетический компонент). Своеобразие японского пути модернизации заключается, в частности, в том, что она была достигнута не в результате развала и упразднения монархии (как это происходило в Европе), а в результате формального восстановления прерогатив монарха, которых он был лишен при сёгунатах.

Особый интерес представляет собой, возможно, эстетическая составляющая национальной самоидентификации. Японская политическая элита того времени осознала, что именно эстетизм может послужить одним из объединяющих начал нации и одновременно «визитной карточкой» Японии на Западе. Разрыв с буддизмом (предпринят государством в связи с его иноземным происхождением и принципиально наднациональной природой) лишал возможностей для проявления «национальной гордости» в области мыслительных построений; конфуцианские сочинения японских авторов также не отвечали критерию об «исключительности». Научно-техническая мысль Японии, естественно, уступала Западу. Что касается эстетизма, то следует признать действительно выдающиеся достижения японских литераторов (поэтов и прозаиков) и художников. Пропаганда художественного наследия (как внутри страны, так и за рубежом) с помощью организованных правительством музеев и выставок породила настоящий японский художественный бум на Западе, убеждая и японцев в их несомненных эстетических талантах. При этом под воздействием оценок на Западе внутри страны также произошла существенная переоценка своего художественного наследия. Так, значительно выше стали котироваться произведения художников «укиёэ» и прозаические художественные сочинения хэйанского времени. И укиёэ, и хэйанская проза не входили в официальный эстетический идеал периода Токугава, подвергались гонениям и запретам за их «аморальность» и «распущенность».

Период Мэйдзи сопровождался активным социальным мифотворчеством. Японцам стали приписывать качества, которые были якобы свойственны им всегда. Главным из таких мифов был миф о культурной и этнической однородности.

Для организации системы власти в Японии характерно постоянное наличие двух центров власти. Один из них можно определить как ритуально-духовный, другой — как распорядительно-исполнительный. Под ритуальным центром мы понимаем императора (тэнно) и его двор. Династия тэнно не знает перерыва по крайней мере с V в. В роли второго, исполнительного, центра могут выступать различные институты. В древности и раннем средневековье это были наиболее мощные роды (Сога, Фудзивара), главы которых наследственно занимали высшие должности в государственном аппарате и находились с правящим родом в брачных отношениях. С конца XII века и до 1867 года роль распорядительного центра стали исполнять сёгунаты (Минамото, Асикага и Токугава). Начиная с периода Мэйдзи — правительства и парламент. Соотношение полномочий между двумя центрами бывало различным в различные эпохи, но общая закономерность была одной и той же: император играл ритуальную роль, глава второго института — более практическую.

При императорском дворе возможности социальной мобильности были сведены к минимуму, вплоть до «обновления Мэйдзи» основные должности при дворе занимали потомки аристократов всего пяти родов и после этого, когда состав правящей элиты претерпел в период правления Мэйдзи значительные изменения, многие аристократы продолжали оказывать серьезное влияние на политический процесс. Многие из них вошли в состав верхней палаты парламента, а Коноэ Фумимаро (1891–1945), род которого доминировал на политической арене в IX–XII вв., уже в XX в. возглавлял верхнюю палату парламента (1933–1937), дважды занимал должность премьер-министра (1937–1939, 1940–1941). Состав исполнительного центра также тяготел к наследственности, но тем не менее был все-таки более текучим и подверженным периодической смене.