Александр Мещеряков - Автобиография Юкити Фукудзавы как репутационный ресурс

В традиционной Японии отсутствовал жанр автобиографии. Разумеется, японцы рассказывали о себе, составляли наставления потомкам, писали письма и дневники, из которых мы узнаем об их делах и чувствах, но целенаправленно повествовать о собственной жизни на всем ее протяжении им не приходило в голову. И дело здесь вовсе не в отсутствии личности на Востоке, о чем даже в XXI веке так любят посудачить некоторые западные (а вслед за ними и японские) культурологи. Просто концепция этой личности была другой. Полноценный и «правильно» социализированный японец не растворялся в коллективе (семье, общине, военной или профессиональной корпорации), как столь часто писали в последнее время, но сознательно приносил себя в жертву этому коллективу, искренне и мотивированно полагая, что интересы отдельного человека не должны угрожать основам существования коллектива. При таком подходе, когда человек думает не столько о себе, сколько о других, развивается не жанр автобиографии, а жанр биографии, который прекрасно представлен в японской словесности — как в художественном, так и в документальном варианте. Тонкость и точность суждений о других людях, явленных в биографиях и житиях, безусловно, является отражением тонкой душевной организации авторов сочинений. Что до письменного рассказа о собственной жизни, то он был бы воспринят как проявление нескромности и непонимания своего истинного места в этом мире. По этой же причине не получил в Японии развития и жанр автопортрета. Человек — это не то, что он думает сам о себе, а то, каким он представляется другим.

Если японцы и писали автобиографии, то это были автобиографии корпораций: официальные исторические хроники (автобиография государства), истории рода и цеха, генеалогии. Причем репутация той или иной корпорации напрямую зависела от длительности ее существования. Удревнять историю было делом самым обычным. Японцы всегда гордились долгой и непрерывной историей своего императорского рода и противопоставляли свою страну зарубежью именно по этому признаку. Недаром императорский дом пользовался такой высокой репутацией — он заслужил ее самой продолжительностью своего существования. Европейцы гордились и гордятся своими революциями, однако в глазах японца разрыв в истории и отвержение прошлого времени всегда выглядели сомнительной причиной для восхищения и воздвижения памятников. Легитимность и репутация обретались на совсем иных путях.

Общекультурная ситуация начинает меняться во второй половине XIX века, когда после двухвековой добровольной изоляции Япония была «вскрыта» военными усилиями западных держав, которые потребовали введения режима «свободной» торговли и добились своего. Через короткое время правительство сёгунов из дома Токугава упраздняется, на первое место выдвигается император Мэйдзи. Он был окружен реформаторами, ратовавшими за модернизацию (вестернизацию), которая только и могла, по их мнению, обеспечить независимость и спасти страну от превращения в европейскую колонию. Следовало создать современную армию, промышленность, образование, науку.

В это время Япония подвергается массированному европейскому влиянию. Западная культура с присущей ей агрессивностью начинает подтачивать основы японского миропонимания и миропорядка. В связи с этим начинает меняться и концепция личности. Прежний японец был признан существом никчемным, слабым, пассивным и не способным выполнить грандиозные задачи модернизации. Если раньше все общественное устройство было направлено на ограничение эгоистических побуждений и исключение (минимизацию) конкуренции, то теперь японские западники превозносят индивидуализм и объявляют конкуренцию базовым состоянием человеческих и межгосударственных отношений. Теории прогресса, естественного и социального отбора обретают многих сторонников среди японских интеллектуалов. Такой подход требовал разрыва с прошлым и традицией, порождал новый тип личности, отрицающий поведенческие нормы прошлого времени. В частности, это находило выражение в развитии индивидуализма, повышении интереса к отдельному человеку, к самому себе.

Жанр автобиографии начинает укореняться в Японии под прямым западным влиянием. Особенно большое впечатление произвела на японцев автобиография Бенджамена Франклина, в которой он повествует о становлении своей личности. Одной из первых японских автобиографий принято считать сочинение Юкити Фукудзавы (1834–1901) — самого известного ныне японского мыслителя второй половины XIX века. Фукудзава был хорошо знаком с творчеством Франклина. Если знаменитого американца называют отцом-основателем США, то Фукудзаву часто именуют отцом японского капитализма. Недаром его портрет украшает самую крупную банкноту достоинством в 10 тысяч иен (напомним, что портрет Франклина помещен на стодолларовой купюре).

Фукудзава отличался литературной плодовитостью, но самым популярным ныне его сочинением является автобиография, вышедшая в свет в 1899 году, незадолго до смерти автора. В ней повествуется о становлении нового для Японии типа личности — человека активного и мобильного. Автор рассказывает о себе с небывалой откровенностью, нескрываемой гордостью и даже бахвальством, он рассчитывает на возбуждение и поддержание интереса к собственной персоне. Репутация Фукудзавы была крайне противоречивой: кто-то восхищался им, кто-то — проклинал. Жанр автобиографии предоставлял невиданную ранее возможность: самому внести вклад в создание своей репутации. В отличие от автобиографии Франклина, которая была обнародована уже после смерти автора, автобиография Фукудзавы предназначалась для прижизненной публикации.

Показателен способ создания этого текста: Фукудзава не писал его, а диктовал. Эта ситуация является до определенной степени архетипической для родоначальников мировых религий, учения которых известны нам не по их сочинениям, а в изложении последователей, которые ловили слова наставников на лету. «Луньюй» Конфуция был создан таким же образом. Фукудзава, написавший множество книг собственной рукой, в данном случае тоже прибегает к диктовке, чем — вольно или невольно — выделяет автобиографию из корпуса своих произведений. Так автобиография превращается в род наставления и проповеди: учитель говорит, слушатели (ученики) — внимают. Могло здесь оказать влияние и то, что в японской письменной традиции отсутствовал жанр автобиографии: как следствие не сложился и язык описания событий собственной жизни. Обращение к устной речи сильно облегчало задачу: рассказать о себе было проще, чем написать.