Александр Хлевов - Предвестники викингов. Северная Европа в I-VIII веках

В фонде изобразительных источников Севера первого тысячелетия, при всем изобилии и разнообразии птичьих образов, все же можно выделить четыре основных типа, отличающихся с точки зрения композиции, а также функциональной и смысловой нагрузки, в них заключенной.

1. Парные изображения птиц или же видоопределяющих частей их тел (преимущественно головы), как правило, симметрично сопровождающие другой персонаж, каковым чаще всего является антропоморфное существо. Наиболее яркие примеры — многочисленные изображения «Одина и воронов» (наконечники ножен, кресала и т. д.), птицевидные завершения рогов на шлемах воинов (Вальсъерде, Вендель, Саттон-Ху, Старая Ладога), а также композиции на штампованных пластинках из декоративного набора шлема в погребении Вендель I.

2. Охотящаяся птица, когтящая добычу (чаще всего другую птицу). Украшения клапана кошелька из погребения Саттон-Ху, рог из Галлехус.

3. Птица со сложенными (или, что терминологически более точно, слегка разведенными в стороны) крыльями и повернутой в сторону головой. Частый элемент бляшек из поясных наборов, часть декоративного убранства наверший ножен мечей. Образ, весьма распространенный на монетах датских конунгов в Британии, трансформирующийся позднее на Руси в знак Рюриковичей.

4. Птица, украшающая гребень шлема воина. Важно отметить, что чаще встречается даже не само украшение на шлеме, — это достаточно четко фиксируется, пожалуй, только на гребне из Вендель XIV, — а соответствующее изображение на пластинках фриза шлема, где птица является частью декора защитного вооружения процессий пеших воинов. Это, по сути, «образ образа», вторичная фиксация профильного изображения птицы, уже играющей декоративную роль «внутри» самой вещи.

Количественно эти группы существенно различаются между собой. Так, например, если первая и третья весьма многочисленны, то вторая, напротив, представлена единичными экземплярами.

Птиц в мифологии Севера в общем-то довольно много. По крайней мере, на фоне остальных животных они занимают вполне достойное место. Хрестоматийны и очевидны Хугин и Мунин — вороны Одина, его вестники, информаторы и неизменные спутники.

«Два ворона сидят у него на плечах и шепчут на ухо обо всем, что видят или слышат… Он шлет их на рассвете летать над всем миром, а к завтраку они возвращаются. От них-то и узнает он все, что творится на свете. Поэтому его называют Богом Воронов» (64; 59).

Столь же очевидно присутствие птиц в мире магии древних германцев — Тацит фиксирует развитую систему гадания по их полету и голосам (116; 10).

Погребения вендельской знати демонстрируют нам картину, свидетельствующую о важном месте, отводимом птице в ритуале, сопровождавшем переход человека в иной мир. Достаточно часто в них встречаются останки птиц, как диких, так и домашних (Вендель I, Вендель XII и др.) (183; 32–35, 43). Погребение же Вендель III ставит своеобразный рекорд — здесь одновременно присутствуют гусь, утка, сова, журавль и останки еще одной «неизвестной птицы» (183; 37). Причины присутствия в этом захоронении столь различных и отчасти неожиданных птиц оставляют чрезвычайно обширное место для фантазий, рассуждений и построений, ни одно из которых, однако, на сегодняшний день не поддается проверке. Впрочем, количество жертвенных животных вообще, в том числе и птиц в частности, существенно сокращается в последующую эпоху викингов (47; 169) (50; 45). Разумеется, рассматривать это явление следует в контексте общего кризиса представлений о «должном» сопровождении усопшего в его путешествии в мир иной.

Нарративным подтверждением подобной ритуальной практики служит описываемый Ибн Фадданом процесс принесения в жертву курицы и петуха при погребении купца на Волжском пути (125; 71). Показательно, что здесь подчеркнута конкретная видовая принадлежность птицы. Петухи присутствуют и в мифологической системе Эдды, занимая в ней весьма существенное место — подавая своим пением один из сигналов к грядущей Гибели Богов:

Весьма заметное место занимает в мифологических сюжетах хищная птица. Один, крадущий мед поэзии, и Суттунг, пытающийся его догнать, — оба они принимают облик орлов (64; 105). В орла превращается великан Тьяцци, сперва уносящий с собой Локи, а затем, после его очередного предательства, крадущий из окрестностей Асгарда Идунн (64; 98–99). Сам Локи, исправляя содеянное, облачается в принадлежащее Фрейе соколиное оперенье (64; 98–99).

В эсхатологической части мифа вновь присутствует орел — как в эпизодах, связанных с последней битвой богов и хтонических чудовищ:

так и в картинах возрождающегося после Рагнарекк мира:

Причем, отметим, функция его здесь типична для обыденного поведения некоторых пернатых хищников: рыболовство является привычным способом пропитания для орлана-белохвоста, коршуна (охотно ныряющего за снулой рыбой) и скопы, для которой рыба вообще основной вид пищи (117; 18–22, 28–29). В этом контексте чрезвычайно интересна тема, практически не затронутая в историографии, — не слишком многочисленная, но совершенно однозначно выделяемая группа разновременных изображений птицы, когтящей рыбу. Хрестоматийный вариант сюжета с крупным хищным представителем пернатых, держащим в когтях относительно небольшую птицу, практически без сомнений идентифицируемую как утка, представлен на клапане кошелька из Саттон-Ху. Фонд же упомянутых изображений достаточно многочислен. Среди них стоит выделить прежде всего сюжет на поверхности знаменитого рога из Галлехус (Дания), несущем на себе, в частности, одну из самых ранних рунических надписей. Изображенная здесь птица с поднятыми крыльями держит в когтях достаточно крупную (сопоставимую по размерам с самой птицей) рыбу. Рог этот традиционно датируется временем около середины III в. н. э.