Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Завершают этот эпизод патетические строки:

«Спи мирно, герой! Имя твое неизвестно, но память о тебе будет жить вечно!»

Уже в ту пору рождались слова, которые после войны были начертаны у Кремлевской стены и в других городах рядом с вечным огнем: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен!»

Вот уж несколько дней район Зимовники переходит из сводки в сводку. Одно это уже говорит о тяжелых боях. О происходящем там рассказал Василий Коротеев в корреспонденции «Зимниковская операция», и о трофеях упомянул. Обычно в таком репортаже перечисляются число захваченных танков, пушек, пулеметов и другая боевая техника. А на этот раз мы захватили 900 тысяч пудов зерна, 5 тысяч голов скота. Пожалуй, впервые в сводках за войну появились такого рода трофеи. Тоже очень нужные!

В своем жанре продолжает комментировать сталинградские события Илья Эренбург. Материал для его выступления предоставили немецкие газеты. Любопытна, например, выдержка из свежего номера «Ангфрида»: «В величии наших побед можно убедиться в бюро путешествий. Еще несколько лет тому назад путь от Берлина до восточной границы был коротким, билет стоил всего 5 марок 20 пфеннигов.

Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, сколько километров должен проделать курьерский поезд, чтобы довезти путешественников из Берлина в Сталинград. Служащий бюро путешествий любезно вам ответит, что из Берлина до Нальчика — 2387 километров и билет стоит 62 марки».

Это было напечатано в новогоднем номере немецкой газеты. И убийственная реплика писателя: «Из Нальчика «туристы» удирали пешком… Под Сталинградом туристы не мечтают больше о «курьерском» «Сталинград — Берлин»… Унтер-офицер Эрнст Кох пишет приятелю: «Мы здесь, как колбаса, которую варят в котле…» Колбасникам пришлось перейти на положение колбасы».

Гитлеровское командование, пытаясь успокоить население Германии, вопреки истине, да и всякой логике, вещает о «местных успехах русских», о том-де, что под Сталинградом немецкие дивизии «оставлены в тылу противника». Комментарии Эренбурга трезво оценивают прошлое, настоящее и, если хотите, будущее: «У немцев есть много военных достижений: они хорошо вооружены, они давно воюют, они привыкли беспрекословно повиноваться… Если немецкая армия отдает территорию, которую она с таким трудом завоевала, значит, она не в силах ее удержать, значит, ее гонит более сильная армия. Рано говорить о распаде немецкой армии. Но время сказать о силе Красной Армии».

Марк Вистинецкий, литературный секретарь редакции, наш «передовик» (так мы называли авторов передовых статей), снова отпрашивается на фронт. Удержать его нелегко. Он объясняет, что не сможет писать передовицы, не видя войну там, в боевых частях.

Выехал он на Юго-Западный фронт и оттуда прислал очерк «Фронтовые заметки». Тему взял узкую, но любопытную: как враги сдаются в плен. Вот шеренги румын в своих остроконечных папахах, вот итальянцы в широченных шинелях колоколом, вот и немцы, накинувшие на головы поверх пилоток одеяла, полотенца, всякое тряпье. По-разному сдавались в плен. Во время одного боя итальянцы, поняв, что положение их безнадежно, бросили оружие, собрались у дороги чуть ли не всем батальоном и торжественно двинулись в плен. На другом участке появилась легковая машина с белым флагом: сдавался целый полк.

По-иному было у немцев. В хате обнаружили на чердаке группу немцев. Несмотря на лютый мороз, они были без шапок, шинелей и мундиров. Их спросили:

— Кто вас раздел?

Молчание.

— С вас кто-нибудь снял верхнее платье?

Выяснилось, что, зная, какими преступлениями известны эсэсовцы, они сами сбросили шинели и черные мундиры с эмблемой черепа.

Побывал наш спецкор в одной из наших землянок и стал свидетелем горячего разговора солдат о судьбе Гитлера — как, мол, его будут судить?

Положат на стол большую книгу, — говорит один, — и все в ней будет записано: сколько душ загубил, сколько сирот оставил, сколько домов разорил.

Ничего подобного, — перебивает другой. — Говорить тут нечего, без того все ясно. Суд будет короткий: выстроят взвод, чтобы было в нем по одному человеку от всех народов, потерпевших от этого гада. И — пли!..

А третий слушал-слушал и сказал, покачивая головой:

— Дастся он вам в руки живьем — жди…

Этот солдат оказался более прозорливым.

Вернулся из района среднего Дона Алексей Сурков и вручил мне «Балладу о двух солдатах». Стал читать. Один солдат — пулеметчик Иван из села Гремучье, что на Дону, другой — итальянец Джиованни из Сорренто. Навеяли Суркову сюжет поэмы декабрьские бои под Сталинградом, когда была разгромлена вражеская группировка, рвавшаяся к окруженным войскам Паулюса. Поэт видел этот разгром вблизи. Врезались в его память усеянное трупами итальянцев и румын поле битвы, колонны пленных — тоже итальянцев и румын, один внешний вид которых вызывал противоречивые чувства. Поэт размышляет о судьбе двух солдат, которых «на мертвом поле смерть свела лицом к лицу». Он словно бы услышал печальный голос Джиованни:

Прочитал я балладу и почувствовал иную тональность, чем в стихах Суркова о немцах. Она обнаруживает себя и тогда, когда поэт пишет о жене итальянского солдата:

А о тех немецких женах, благословлявших в своих письмах мужей на бесчинства и грабеж на Советской земле, мучавших наших девушек, угнанных в немецкое рабство, Сурков писал по-иному:

Конечно, враг есть враг. Нет и не могло быть пощады тем, кто пришел к нам с мечом. И все же к итальянцам, как и к румынам, у нас было иное отношение, чем к немецко-фашистским захватчикам. За минувшие два года многого мы насмотрелись, многое узнали: Керченский ров, Алексеевский лагерь советских военнопленных под Сталинградом, виселицы, душегубки, убийства женщин, детей, стариков, расстрелы пленных, разоренные, ограбленные, сожженные города и села — все мы видели своими глазами. Это было дело рук немцев. В один ряд с ними наши бойцы итальянцев и румын не ставили.

Вспоминается такой эпизод. В марте сорок четвертого года 38-я армия, где я в то время служил начальником политотдела армии, освободила город Жмеринку на Украине. Жители вышли на улицу нас встречать. Всматриваюсь в лица и вижу евреев — стариков, женщин, детей. Удивлению нашему не было предела. В других городах, до этого освобожденных нашей армией, не было ни одного человека еврейской национальности. Все, кто не успел уйти, были расстреляны, уничтожены немцами. Что же за чудо здесь, в Жмеринке? Оказалось, в этом городе стоял румынский гарнизон. Правда, барахольщиками румынские вояки были прилежными, все, что плохо лежало, они тянули в свои мешки. Шла даже молва, что они не гнушались вытаскивать из горящей печи кастрюли. Рассказывали, что начальника гарнизона Жмеринки румынского полковника в день его рождения или по какому-то другому поводу ублажили тем, что ему преподнесли на блюде фаршированную щуку, утыканную вместо чешуи золотыми пятирублевками…