Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

В Золотухине корреспонденты узнали, что советские войска ведут бои за Курск и вот-вот должны взять город. Эренбург сразу загорелся и потребовал от Лоскутова, чтобы они двинулись туда. Дорога была настолько непроезжей, что они свернули на железнодорожную колею и затряслись по шпалам, ехали на первой скорости, но все же не стояли. Неожиданно в вечерней мгле показались светящиеся огоньки — прямо на них двигался поезд. Шофер зажег фары, они быстро выскочили из машины и стали сталкивать ее с рельс. К счастью, машинист заметил машину и затормозил. Из эшелона выскочили солдаты и офицеры:

— Как вы сюда попали?

И сразу же по всему эшелону распространилась весть о том, что в машине Эренбург. Мигом какой-то майор собрал людей, они подняли «эмку» и перенесли с рельс на обочину. Прошел состав, и бойцы снова поставили машину на шпалы. Попрощались, и «эмка» продолжала свой путь. Эренбург и Лоскутов добрались до только что освобожденного Курска…

В своих мемуарах Илья Григорьевич сетует, что «редактор не пускал его на фронт», «не давал свободы». Право, я не жалею о том, что не разрешал ему часто совершать такие поездки, как эта…

Сегодня получил первый, на три колонки, путевой очерк Ильи Эренбурга «Наша звезда». За ним еще два объемистых очерка. Они не уступают его публицистическим статьям: проницательны его наблюдения, глубоки размышления.

Вот, к примеру, он касается перемен, происшедших в нашей армии. Встретился писатель с командармами Н. П. Пуховым и И. Д. Черняховским и написал: «Генерал-лейтенант Пухов сказал мне: «Самое трудное создать армию…» Повсюду слышишь одно крылатое слово: «Научились». Русский народ никогда не считал зазорным для себя фартук подмастерья. Танкист Черняховский продвигался в познании… Мы всегда брали смелостью. Мы берем теперь и смекалкой…»

Восхищается Эренбург героизмом советских людей, воевавших в экстремальных условиях: «Я видел, как шли вперед наши части в неимоверный холод, под красным диском обледеневшего солнца, шевеля деревянными рукавицами и отдыхая на твердом снегу. Я видел, как они шли сквозь метель, когда заносы глотали машины, когда дороги, расчищенные утром, к полудню исчезали. Люди будто плавали по кипящим волнам снежного океана… Сорок километров по снежной степи за день — вот наше наступление…»

Писатель рассказывает о старшине Корявцеве. Он прошел в тыл к немцам, попал в ледяную воду и мокрым дрался с врагом. Командир роты приказал: «Иди к нашим — простынешь». Коряв- цев ответил: «Мне и не холодно — меня ярость обогревает». «Вот что значит наступление, — объясняет Эренбург. — Двадцать месяцев нестерпимой тоски, великая ярость России».

В одной из изб Илья Григорьевич встретил раненого бойца Неймарка. Побеседовал с ним и рассказал читателю:

«У него была седая щетина и добрые глаза немолодого человека. До войны он был бухгалтером в Чернигове. Теперь он занят одним: убивает немцев. Наверно, два года назад он не решился бы убить и цыпленка. Он мне сказал: «Прежде, когда приключалась беда, у нас острили — «еврейское счастье». А вот у меня действительно еврейское счастье — осколок мины оторвал три пальца на правой руке, но два остались и остались те, что нужно — могу продолжать… «Раненный, он думал об одном, о наступлении…»

Вот таких афористических, обжигающих достоверностью заметок немало.

Вслед за этим очерком публикуется трехколонник «Новый порядок в Курске». Впервые в нашей газете так подробно рассказано о том чудовищном «порядке», который гитлеровцы установили в оккупированных областях страны. Не то чтобы мы не знали, что там творится. Были сообщения из разных районов, захваченных немцами, рассказы жителей, вырвавшихся из фашистской неволи, партизан, трофейные документы. Наконец, при освобождении подмосковных городов и сел мы видели своими глазами, что натворили гитлеровцы. Но там враг был считанные недели, а в Курске он свирепствовал пятнадцать месяцев.

Несколько дней провел Эренбург в Курске, смотрел, разговаривал с местными жителями и показал их жизнь под пятой фашистских захватчиков. Не обошел он и тему предательства. Одни из тех, кто сотрудничали с фашистами, служили им, убежали с немцами, другие — не успели. Встретился с ними Илья Григорьевич, беседовал и раскрыл затем в очерке истоки их падения. Рассказал о «немецких овчарках» — так презрительно называли девиц, путавшихся с немцами:

«Смазливая девушка. Выщипанные брови. Карминовые губы. Прежде она была студенткой Курского пединститута. Ее соблазнили подачки немецких офицеров, танцы, французское шампанское. Ее соотечественники пятнадцать месяцев мужественно сражались. Люди отдавали свою жизнь, чтобы освободить Курск. А она услаждала палачей своего народа. Она сейчас сидит у меня в комнате и плачет. Позднее раскаяние. Измена, как ржа, разъела ее сердце. На улице праздник, люди смеются, обнимают бойцов. А она сидит в темной комнате и плачет. Она стала отверженной для себя самой, и нет кары тяжелее».

Должен сказать, что печатать эти строки нам было и горько и тяжело. Известно, что на протяжении десятилетий до самого последнего времени слово «проститутка» было в нашей печати запретным. Их, мол, много в разложившейся Европе и Америке, а у нас их нет и быть не может. Поэтому прорваться нам с этой темой на страницы газеты было делом не простым…

На фронте Эренбург увидел, как стремительно идут вперед наши войска, но вместе с тем понял, что ряды наших дивизий и полков тают, потери немалые. Узнал, что немцы подбрасывают подкрепления. Сопротивление противника все больше усиливается. Враг не отказался от своих зловещих планов взять реванш за зимнее поражение. Илья Григорьевич трезво оценил обстановку и прозорливо сказал об этом:

«Бои на запад от Курска и в Орловской области носят ожесточенный характер. Немцы подбрасывают резервные части. Я видел пленных из новых егерских батальонов, сформированных осенью в Восточной Пруссии. Их привезли на транспортных самолетах. Фрицы из 40-го отдельного полка напоминают фрицев первых дней войны. Эти еще не знают, что такое Россия. Они отчаянно контратакуют. Взятые в плен, они кусаются, царапаются… Смешно было бы говорить о разложении германской армии… Немец огрызается. Конечно, это не тот оскал: зубы зверя поредели. Но у него есть еще зубы».

А через три дня был опубликован приказ Верховного Главнокомандующего, посвященный 25-й годовщине Красной Армии. Он предупреждает: «Враг потерпел поражение, но еще не побежден… Борьба с немецкими захватчиками еще не окончена — она только развертывается и разгорается…»

27 февраля.Мы за эти месяцы привыкли к сообщениям «В последний час» и даже «избалованы» ими. Но за минувшую неделю было одно сообщение — об освобождении города Сум и трех небольших городков — Ахтырки, Лебедина и Малоархангельска, в котором не все оказалось ладным. Что касается последних населенных пунктов — это соответствовало действительности. Они были освобождены 23 февраля. А в отношении Сум дело обстояло по-другому. Нас в редакции крайне удивило, что корреспонденты не прислали постоянно сопутствующий сводке репортаж об освобождении города, хотя для газеты это было законом. Я тотчас же обратил на это внимание еще и потому, что у меня многое связано с этим городом. В 1933 году ЦК партии назначил меня начальником политотдела Сумской МТС. Два года мы, политотдельцы, самоотверженно работали дни и ночи, чтобы как-то исправить последствия сталинского произвола в отношении крестьянства. Там, в Сумах, я оставил, как говорится, кусочек своего сердца (об этом я рассказал в своей книге «Те памятные годы…»). Хотелось поскорее узнать подробности боев за город. Я вызвал к прямому проводу нашего корреспондента, и тут выяснилось, что Сумы не взяты, они еще в руках немцев. Ошибочное донесение было передано фронтом в Ставку, а оттуда в Совинформбюро. Так появилось сообщение «В последний час».