Евгений Анисимов - Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке

Массоны долго не узнали бы, куда их везут под конвоем — в Сибирь, в Колу или к границе империи, если бы на отчаянный вопрос Массона-старшего «Куда мы едем?» конвойный офицер вместо всякого ответа таинственно не вынул из своей курьерской сумки пакет за императорской печатью и надписью: «Графу Палену, нашему генерал-губернатору в Митаве». «Этот поступок офицера, — пишет Массон, — вывел нас из жестокого беспокойства Подозвав моего денщика, который еще ехал за нами, я взял его за руку, обнял на прощанье и сказал ему: “Ступай теперь назад, любезный мой Данило, и скажи Марье Ивановне, что нас повезли на Митаву» (635, 575). Тяжелы для ссыльных оказались встречи на оживленной дороге, на станциях с многочисленными знакомыми — а их у Массонов было великое множество: «С их стороны и невольное отчуждение от нас при виде нашего конвоя, и любопытство или даже самое участие, безразлично подбавляли горечи в наше положение». Офицер охраны тщательно следил, чтобы арестанты не передавали никому писем и не брали ни у кого денег. Он первым входил на станцию и предупреждал всех, там бывших, что следует с государственными преступниками. Такие сцены были обычны на дорогах России, вспомним встречу Пушкина и Кюхельбекера 28 октября 1827 г. в Залазах, о чем сохранилось доношение жандарма Подгорного (611, 521). На границе Массон просил конвойного офицера, сдавшего их на первом прусском посту, передать письма оставшимся в Петербурге женам. Офицер отдал письма Архарову, который так и не отправил эти невинные послания женщинам, страдавшим потом многие месяцы от безвестности относительно судьбы своих мужей. «Удерживать письма, — писал потом Массон, — предназначенные единственно для некоторого успокоения разогорченных женщин, успокоения лишь в том, что их мужья живы и здоровы, не дать им узнать, куда увезены они — эта такая изысканная жестокость. Такая напрасная, ненужная мера, что после того вполне поверишь возможности особенного наслаждения, которое находят мучители в страданиях жертв своих» (635, 577). Думаю, что Массон преувеличил изысканность чувств Архарова, который якобы решил потерзать неизвестностью двух изнеженных немецких женщин. На самом деле Архарову, прославленному своей жестокостью генерал-полицмейстеру, как и его «архаровцам», просто в голову не приходило подумать о страданиях близких сосланных швейцарцев.

О технике выдворения преступников за границу России в XVIII в. известно мало. Массон описывает, что конвойный офицер привез их на первый пограничный пост Пруссии Ниммерсат и получил расписку от немецкой пограничной стражи в том, что преступники выдворены за пределы Российской империи. Далее Массон пишет. «При нашем переезде через границу нам не читали никакого карательного приговора, не провозглашали никакого запрета на возвращение наше в Россию и оставили мне мой мундир и шпагу, а брату — его почетную саблю и орден (Массон-старший отличился в войнах России с турками. — Е.А.), без всякого предъявления нам каких-либо требований» (635, 580).

Известно, что немец генерал Г. Тотлебен был обвинен в измене во время Семилетней войны, арестован в 1760 г., три года просидел в тюрьме и 31 марта 1763 г. Екатерина II предписала изгнать его за пределы России. В указе императрицы разъяснялось, как поступить с бывшим генералом: «Тодтлебена, яко преступника более нетерпимого в областях наших, под крепким караулом, вывезти на границу нашей империи и там, прочитав ему сентенцию военного суда, а потом и сей наш указ, отнять все чины у него и кавалерии и взять письменный реверс в том, чтоб он ни под каким видом, ни тайно, ни явно, в империю нашу не въезжал и что, в противном случае, ежели кто его увидит и узнает в государстве нашем, тот право имеет у него отнять живот, каким заблагорассудится образом и тем не преступить ни прав гражданских, ни военных, ниже общенародных, которые его, Тодглебена, защищать, яко изменника, выгнанного из Российского государства, более не могут, а потом вывезти за границу и оставить там без всякого абшида» (633-1273).

Изгнание было тяжелой карой для порядочных людей, выдворяемых с позором из страны. Они не получали паспорта-отпуска («абшида»), необходимых для новой службы рекомендаций, жалованья, за ними тянулась дурная слава. Тотлебен, узнав о приговоре, просил императрицу Екатерину II не изгонять его, а лучше казнить или сослать в Сибирь. Государыня смилостивилась: Тотлебена отправили в ссылку в Порхов, при этом было предписано «ему из оного города не выезжать» (633-19, 340–341). Высланный из России в связи с появлением указа 1742 г. об изгнании евреев доктор Санхес, который пользовал государыню и всю тогдашнюю петербургскую элиту, бедствовал в Париже. Как писал из Франции в 1757 г. русский дипломат Федор Бехтеев, Санхес «в великой бедности живет… говорит, что служа России столько лет беспорочно, и не получа абшита, и не имея никакого знака о удовольствии его службою, он не можете пристойностию, как честный человек, ни в какую службу вступить для того много авантажных мест отказывал и отказывает…; желает, чтоб от Двора хотя малой знак ему дан был в признание его службы и ревности к отечеству». Трагедией стала высылка и для братьев Массонов, родившихся в Швейцарии, учившихся в Германии и долго живших во Франции. Массон-младший в 1800 г., через четыре года после высылки из России в Пруссию, писал: «Мы приехали в Ниммерсат, первый пограничный пункт прусских владений, как бы в виде путешественников, сопровождаемых почетным караулом. Увы! На самом-то деле, мы сознавали себя выброшенными, как преступники и беспаспортные, в чужую страну, не зная, примет ли нас она, в такую эпоху, когда целая Европа казалась огромным судилищем политической инквизиции… Мы очутились без средств к жизни, когда мгновенно были разбиты самые заветные узы, единственные, что связывали нас с обществом. Нас оторвали от наших семейств, от города, где сосредотачивались все наши сердечные привязанности, от страны, к которой жребий приростил жизнь нашу — страны, где мы оставляли свое благосостояние и общественное положение, свои надежды, молодость, плоды долгой службы. После двадцатилетнего почти отсутствия, после великих событий, потрясших европейский мир, мы стали чуждыми и Франции, и Швейцарии и Германии, всему свету» (633, 581).

Нигде в Европе братьям было не найти покоя, всюду опасались мести России за доброе отношение к ее изгнанникам. Массон-младший был вынужден лично объяснять прусскому коралю, почему его с позором выбросили из России, а жалобы братьев на произвол русских властей лишь ухудшили их положение — нигде в Германии им не находилось места. Вместе с тем Массон понимал, что это еще не самый страшный жребий — быть брошенным в объятую войной и нестроением Европу: «Спросят меня, быть может: да разве большое несчастье быть удаленным из России? Конечно, я начинаю чувствовать, что нет, и приношу спасибо русскому правительству: ведь нас вместо высылки за граничу могли точно так же спровадить в Камчатку, стало быть, надо считать за благодеяние уже и то, что нам не сделали столько зла, сколько были в состоянии сделать» (533, 580) . Конечно, это было слабое утешение для изгнанника.