Евгений Анисимов - Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке

Ссылка по приговору « В деревни» или «В дальние деревни» была видом традиционной опалы и появилась, возможно, раньше XVII в. В боярских книгах и списках о ней делалась запись: «В деревне». Ссылка в «дальние» деревни, т. е. в удаленные от столицы вотчины и поместья провинившегося, считалась самым легким из возможных наказаний такого рода, хотя перед отправкой в ссылку вельможу почти всегда лишали званий, чинов, орденов, вообще «государевой милости». Иногда приставу указывали более-менее конкретный адрес («в суздальскую ево деревню») или с уточнением: «Жить… до указу в дальней его деревне, которая дале всехи из ней не выезжать» (195, 186; 752, 195), но чаще давали лишь общее направление — подальше от столицы, предоставляя выбор «дальней деревни» самому ссыльному или местному начальству. При ссылке И.Э. Миниха, бывшего обер-гофмейстера двора, ему был зачитан указ: «Лиша тебя обер-гофмейстерскаго чина и сняв кавалерию, послать в деревню, которую тебе дать в России вместо отписных твоих деревень и жить тебе в оной без выезду». Такую деревню нашли в Кинешемском уезде, но потом решили ограничиться ссылкой в Вологду «под смотрением воеводы с товарищи» и выдать ему 1000 руб. в год на содержание (264, 1548–1567).

Сразу же после прихода к власти Павла I в 1796 г. княгиня Е.Р. Дашкова, как участница переворота 1762 г., была лишена всех своих высоких должностей, хотя формального указа о ее ссылке не последовало. Но стоило ей приехать в Москву, как в ее спальню (княгиня была больна) «вошел генерал-губернатор М.М. Измайлов. Он… — вспоминала Е. Дашкова, — понизив голос, сказал, что должен объявить мне от имени Его величества императора приказание немедленно вернуться в деревню и припомнить 1762 год». Действительно, в рескрипте Павла I Измайлову сказано: «Михаил Михайлович! Объявите княгине Дашковой, чтобы она, помянув событие 1762 года, немедленно из Москвы выехала и впредь бы в нее не въезжала». Естественно, Дашкова в Москве не задержалась. Приехав в свое калужское имение Троицкое, она получила новый указ императора: немедленно ехать в деревни своего сына, причем оговаривалось примерное место ссылки — «между Устюжной Железнопольской и Череповецким уездом» (238, 185, 189, 459; 467, 193). Это были уже действительно дальние деревни.

Князя В.Д. Долгорукого в начале апреля 1730 г. отправили на должность сибирского губернатора, но по дороге его нагнал грозный посланец императрицы Анны подпоручик Степан Медведев, который прочитал опальному вельможе манифест о том, что «за многия его, князя Василия Долгорукова, как Ея и.в. самой, так и государству бессовестные противные поступки, лиша всех его чинов и кавалерии сняв, послать в дальнюю его деревню, с офицером и солдаты, и быть тому офицеру и солдатам при нем, князь Василии, неотлучно». Сам же Медведев получил инструкцию, как конвоировать опального вельможу по дороге в назначенную для ссылки его пензенскую вотчину, село Знаменское Керенского уезда Долгорукому не запрещали ни встречи по дороге, ни переписку, но за всем этим тщательно следил начальник конвоя: беседы Долгорукого с людьми разрешались только в его присутствии, он же просматривал переписку арестанта. Медведев снимал копии со всех писем опального и вел подробный журнал обо всех встречах и разговорах арестанта в пути. Долгорукому разрешили взять с собой из подмосковной вотчины девять дворовых. Медведев следил, чтобы они никуда не отъезжали от конвоя (510, 33–36). Несмотря на все эти ограничения, сосланный в дальние деревни в пути не походил на каторжника; его не заковывали в железа, не лишали личных вещей, денег и даже предметов роскоши. Высылка А.Д. Меншикова из Петербурга в деревню, воронежское имение Раннен-бург, напоминала торжественный выезд императорского двора за город: десятки карет и повозок с имуществом, многочисленная челядь, конная и вооруженная охрана Описи имущества светлейшего показывают, что он увез с собой в ссылку огромные богатства (539, 333–343).

Высланное из Москвы весной 1730 г. в свою пензенскую деревню семейство князей Алексея и Ивана Долгоруких захватило с собой массу слуг, своры охотничьих собак, любимых верховых лошадей. Н.Б. Долгорукая писала, что видела, как перед ссылкой в деревню «свекор и золовки с собой очень много берут из бриллиантов, из галантерии, все по карманам прячут…» (273, 49). По дороге Долгорукие беззаботно развлекались: ездили на охоту, подолгу катались верхом. В деревне ссыльных поселяли в помещичьем доме или (если такого дома не имелось) — в одной из крестьянских изб. Так произошло с Дашковой, которую заслали за Весьегонск. Знатная ссыльная была довольна тем, что жила в просторной избе, «которая оказалась много лучше, чем можно было ожидать», хотя чуть ниже писала о мучениях, которые она и ее люди терпели от жизни в неустроенном доме (238, 193, 196). Поначалу режим ссылки в деревне был довольно строгим. В.Д. Долгорукий, привезенный в Знаменское 27 апреля 1730 г., писал через месяц своим сестрам, что «по се время в горести моей живу за караулом, только позволено мне вытти из избы в сени, и я у церкви не бывал, за мои грехи Бог не сподобил». Так же строго содержали и сосланного в деревню в апреле 1758 г. бывшего канцлера А.П. Бестужева-Рюмина. В указе Елизаветы Петровны об этом сказано: «Для содержания ево, Бестужева, под караулом в одной из его деревень определить при добром обер-офицере надлежащую команду с точным повелением никого к нему не допускать и ни пера, ни чернил, ни бумаги, ниже иных каких к писанию, или к словесным переговоркам, способов ему не давать, а о состоянии караула и о прочем тому офицеру рапортовать в Канцелярию тайных розыскных дел» (735–42, 470).

Однако позже власти, как правило, начинали делать ссыльным некоторые послабления: сначала им разрешали ходить в церковь, потом позволяли прогулки по двору и деревне. Почти всегда «дальняя деревня» не имела барского дома или он стоял в запущенном виде. Поэтому ссыльный помещик был вынужден заниматься хозяйством, обустройством дома, требовал от приказчиков срочной доставки ему из других имений денег и продуктов. Инструкция Медведеву о содержании В.Л. Долгорукого позволяла опальному «выходить на двор для прогулки и для смотрения в той деревне конюшенного двора и в полях и в гумнах хлеба, также и бороду брить в том ему не запрещать (т. е. разрешали иметь бритву. — Е.А.), и прикащиков и старосттой деревни, также кои будут приезжать и из других деревень для разговору о деревенских и домашних его нуждах, к нему допускать и при тех всех случаях быть ему, Медведеву, самому» (408, 36).

Если в столице считали, что сосланный ведет себя спокойно и от него не проистекает опасности, то охрану из его дома выводили, а присмотр за ссыльным поручался местным властям или игумену ближайшего монастыря. Разрешали и встречи с соседями у себя дома. В указе Анны Ивановны 1740 г. о содержании в деревне бывшего смоленского губернатора А. А. Черкасского сказано: «Жить ему в деревнях своих свободно, без выезда» (633–138, us). Это означало, что Черкасский мог выбрать одну из своих деревень и там жить помещиком. Ему не разрешалось только выезжать за пределы вотчины и принимать гостей. Для многих деревенских ссыльных это условие оставалось важнейшим и обязательным, нарушение его вело к репрессиям. Так, в 1728 г. за тайный выезд из деревни сосланная туда княгиня А.П. Волконская была заточена в монастырь. В 1778 г. Екатерине II донесли, что сосланный ею в Казань граф Апраксин самовольно приехал в подмосковную деревню к князьям Долгоруким. Императрица приказала немедленно вернуть ослушника на место ссылки и предупредить, «что буде отлучится куда из Казани, то сослан будет в глубокую Сибирь за ослушание воли и повеления моего», а Долгоруким сказать, «что, буде впредь услышу, что ссылочных у себя держат, то чтоб знали, что мил[ую] таков[ую] компани[ю] я ИМ В Сибири доставить могу» (554, 170).