Виктор Парфёнов - Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика [(Античная библиотека. Исследования]

Из внешнеполитических проблем, доставшихся Августу в наследство, наиболее сложной была парфянская. Парфия представлялась основным препятствием на пути к мировому господству, к тому же ее завоевание являлось неотъемлемой частью политического наследия Цезаря, так что удачливый завоеватель становился в глазах римлян вровень с исполинской фигурой обожествленного диктатора. С окончанием гражданской войны римское общественное мнение настойчиво требовало взять реванш за поражение Красса. [141] См.: Меуег Н. D. Die Aussenpolitik des Augustus und die augusteische Dichtung. Koln; Graz, 1961. S. 7, 17. Вопрос о справедливости этой войны даже не возникал, хотя даже с точки зрения античного международного права она была по меньшей мере спорной. Во-первых, в кампании Красса 54–53 гг. до н. э., предпринятой по сугубо эгоистическим соображениям, откровенным агрессором были римляне, а парфяне осуществили свое законное право на оборону. Во-вторых, достаточным отмщением за Красса мог считаться разгром Вентидием Бассом, полководцем Антония, вторгшихся в римские пределы парфян и гибель при этом наследника царского трона Пакора. [142] «Так гибелью Пакора мы отплатили за поражение Красса» (sic Crassianam cladem Pacori caede pensavimus. — Flor. II. 19.6). К тому же не следует забывать, что парфянское вторжение было инспирировано римлянами же и являлось запоздалой реакцией на борьбу республиканцев и цезарианцев. [143] Брут и Кассий направили к парфянскому царю посольство с просьбой о военной помощи. Дело это решалось по-восточному неторопливо, пока разгром при Филиппах не превратил послов в политических эмигрантов, а главу посольства Кв. Лабиена — в парфянского военачальника, который вместе с Пакором руководил силами вторжения. Лабиен, сын знаменитого легата Цезаря, даже чеканил монету со своим портретом и легендой Q. LABIENUS PARTHICUS IMP. (Cohen Н. Description historique des mоппаiеs frappees sous l'Empire Rоmаiп… Graz, 1955. Т. 1. Р. 30. № 1–2). Бесславный парфянский поход Антония в 36 г. до н. э. опять-таки являлся агрессивной акцией, вызванной соперничеством с Октавианом и предпринятой даже без объявления войны: nе imaginaria quidem belli indictione (Flor. 11. 20. 2). Таким образом, доставшийся Октавиану на Востоке груз проблем требовал осмотрительности. Впрочем, наследник Цезаря по самой своей натуре не был расположен к авантюрам. Военной области это касалось в особенности: зная свои более чем скромные способности по этой части, он сформулировал собственное кредо в знаменитом сравнении опрометчивого полководца с рыболовом, удящим рыбу на золотой крючок (Suet. Aug. 25. 4).

Когда после победы над Антонием в руках Октавиана сосредоточилось командование всеми вооруженными силами Рима, казалось, не было ничего проще, чем обрушить всю эту вооруженную громаду на Парфию, решив все проблемы одним молниеносным ударом. Но такое представление совершенно неадекватно той обстановке, которая сложилась после победы при Акции и падения Александрии. Как уже отмечалось, массовая демобилизация началась сразу же по завершении Актийской кампании. Это показывает, что Октавиан не планировал немедленно начать крупные завоевательные войны. Понять его несложно: во время гражданских войн противоборствовавшие стороны выставляли вооруженные силы с максимальным напряжением всех усилий, предельно истощая людские и материальные ресурсы подвластных им территорий. Не говоря уже о том, что качество набранных таким образом войск оставляло желать лучшего, подобное положение дел не могло продолжаться бесконечно из-за опасности экономического краха и его неизбежного следствия — социального взрыва. А парфянский поход, необходимость которого была по меньшей мере проблематичной, требовал, как показал опыт Красса и Антония, долгой и тщательной подготовки.

Парфия, со своей стороны, не проявляла заинтересованности в агрессивных действиях, да и не была к ним тогда способна из-за династических раздоров и обострения сепаратистских тенденций внутри царства Аршакидов. Рим, судя по уверенным действиям Октавиана на Востоке, был об этом неплохо осведомлен. Как раз во время Актийской кампании в Парфии против царя Фраата восстал некий Тиридат, так что Фраат должен был бежать к среднеазиатским кочевым племенам (Юстин называет их скифами) и лишь при их поддержке был восстановлен на престоле (lustin. XLII. 5. 5–6).

Во время междуусобной борьбы обе стороны Обращались за помощью к Октавиану, но тот предпочел тянуть с ответом, выжидая, кто одержит верх. Позднее он, извиняясь за нарушение дипломатического этикета, ссылался на занятость египетскими делами. В действительности же, замечает Дион Кассий, он рассчитывал на то, что соперники максимально ослабят друг друга (LI. 18. 2).

Победа Фраата должна была побудить нового повелителя Рима определить свою позицию, но Октавиан и здесь оказался верен себе. Приняв бежавшего к римлянам Тиридата, он позволил ему жить в Сирии и назначил богатое содержание. С другой стороны, посольству Фраата, прибывшему с требованием выдачи беглого претендента и прихваченного им с собой сына Фраата, был оказан дружественный прием. Тиридата Октавиан, правда, не выдал, но заверил послов, что не предоставит ему вооруженной поддержки. В качестве «жеста доброй воли» царский сын был возвращен парфянам без выкупа. [144] То Cass. LI. 18. 3; Justin. XLII. 5. 6–9. Дион Кассий допускает явный анахронизм, отправляя царского сына в Рим в качестве заложника. Та же политическая линия прослеживается в предоставлении римлянами убежища еще одному изгнаннику — мидийскому царю, бывшему союзнику Антония, и возвращении ему его дочери Иотапы, некогда обрученной с сыном Антония от Клеопатры (Dio Cass. LI. 16. 2). Все это показывало, что в восточной политике приоритет на ближайшие годы отдан дипломатическим методам и крупная военная акция не предусмотрена. Но отказ от немедленной военной интервенции вовсе не означал, что Парфия в качестве объекта стратегического планирования выпала из поля зрения Августа.

В этой связи обращает на себя внимание установление прямых контактов Рима с Индией, начало которых, судя по намеку Вергилия (Georg. II. 171–172), относится ко времени после победы над Антонием. Правда, сведений о римских посольствах в Индию не сохранилось вообще, [145] См.: Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. М., 1985. С. 593. но это еще не основание отрицать их наличие. С другой стороны, хотя античные источники информируют всего о двух индийских посольствах к Августу (принятых им в 25 г. до н. э. в Тарраконе и в 20 г. до н. э. на Самосе), сам император упомянул о том, что такие посольства были частыми (RgdA. 31. 1), что явно предполагает достаточно высокий уровень дипломатических отношений. Несомненно, с этим связано многократное возрастание торгового оборота — Страбон (XVII. 1. 13) сообщает, что в морское плавание из Египта в Индию ежегодно снаряжались целые флоты по сравнению с какими-нибудь двумя десятками судов при Птолемеях.