Эдуард Кульпин - Золотая Орда. Проблемы генезиса Российского государства

Если идея стать московским князем не приписана темнику русским летописцем и действительно принадлежит Мамаю, то она косвенно свидетельствует о том, что перенаселенность степи была фактом осознанным и требовавшим радикального решения. Как рыцарь в Западной Европе, каждый кочевник-мужчина готовил себя к профессии воина, но не хлебопашца — пахаря-сабанчи. В шесть лет он должен был уметь скакать на коне и стрелять из лука. Но воина кто-то должен был содержать…

Итак, во-первых, Мамай посягнул на власть, деньги и способ обретения того и другого на Руси. Никогда еще в прошлом, даже при нашествии Батыя, подобной угрозы не было перед власть имущими на Руси. Так ли поняли его намерение на Руси? Однозначного ответа письменные источники не дают. Правда, готовясь к битве, Дмитрий Донской просит помощи у предков перед их могилами, говоря о «великом» — не ординарном нашествии, т. е., возможно, отличном от обычной карательной акции центральной власти против сепаратизма мест:

«приступи к гробом православных князей прародителей своих, и так слезно рекуще: «Истинини хранители, русскыа князи. Православныа веры христианскыа поборници, родитилие наши! Аще имате дрезновение у Христа, то ныне помолитеся о нашем унынии, яко велико востание ныне приключися нам, чадом вашим, и ныне подвизайтеся с нами».

По окончании битвы великий князь, собрав всех воинов, обращается не ко всему народу, не ко всем воинам, а только к профессиональному военному сословию («Братья мои, князья русские, и бояре поместные, и служилые люди всей земли»):

«И отъехав на иное место, и повел трубити в сборные трубы, съзывати людии. Собраным же людям всем, князь великий ста посреди их, плача и радуася: о убиеных плачется, а о здравых радуется. Глаголаше же: «Братиа моа, князи русскыа и боаре местный, и служылыа люди всеа земля! Вам подобает так служыти, а мне по достоанию похвалити вас. Егда же упасеть мя господь и буду на своем столе, на великом княжннии, в град Москвь, тогда имам по достоанию дарова ти вас»

Однако, обращение к предкам может быть только выражением уважения к ним, а обращение только к военному сословию — прямым соратникам военачальника может быть свидетельствовать того, что остальные в глазах князя просто не заслуживали внимания.

Во-вторых, могла ли, в принципе, у Мамая возникнуть идея стать русским князем?

Не исключено, что могла. Мамай, не был ханом, он был темником, и у него не было прав стать ханом, поскольку он не принадлежал к роду Чингизидов. Он не был монголом, не был даже тюрком, а был хиновином — выходцем из Северного Китая. Согласно традиционным степным обычаям он не мог претендовать на власть в Золотой Орде, он должен быть иначе, чем Чингизиды утвердить свою власть. Одна из возможностей — стать не столько ханом, сколько Великим князем тюрков и славян, переустроить порядки в государстве, опереться не только на старые, но новые политические силы, повысить значимость тех этносов государства, сила которых явственно возрастала.

В-третьих, а были ли военные возможности у Мамая для переустройства государства?

Этого мы доподлинно не знаем, но, вероятно, они были невелики. Арсений Насонов констатирует, что Мамай не сумел установить свою власть на Правобережье Волги (Левобережьем владел Тохтамыш). Из Астрахани Мамай был изгнан Хаджи-Черкесом, из Великого Булгара Дмитрием Донским, Сарай же был ареной непрерывной борьбы (Насонов, с. 174–175, 254–255). Насонов писал: «Согласно некоторым признакам, Мамай действительно не чувствовал себя сильным… Вернуть московского князя к прежним отношениям Мамай сделал только в 1378 г. Но собравшись с силами, чтобы организовать поход на Дмитрия Ивановича и «на всю Русскую землю», Мамай не имел достаточных военных средств, чтобы привести московского князя к покорности. Нечего и говорить, что представление о том, что в годы, предшествовавшие Куликовской битве, Мамай выводил Орду из смуты (мы видели это выше), совершенно ложно. Битва при Воже окончилась, как известно, полным позором для Мамая (1378 г.)… В XIII веке татары, как мы говорили, удивляли европейские страны замечательной постановкой военно-политической разведки. Источники, рассказывавшие о событиях предшествующих Куликовской битве, не оставляют сомнения в том, что в этом отношении в борьбе с Мамаем преимущество было на стороне русских: о Мамае получались все время сведения, но Мамай, по данным, доставленным в армию 5 сентября, о движении русских не знал» (Насонов, с. 175, 176, 177).

Наконец, огромное численное превосходство татар над русскими в Куликовской битве, возможно, также является не более чем историческим мифом. В основном письменном документе Куликовского цикла — «Сказании о Мамаевом побоище» говорится, что русских было в четыре раз больше, чем татар, и что у Мамая просто уже не было пути назад.

«Вестницы же ускоряют, яко уже близъко погании приближаются. Въ шестый же час дни прибеже Семен Мелик с дружыною своею, а по них гонишяся мнози от татар. Толико безстудно гнашаси нълии и плены русскыа узрыиа и возврати шися скоро к царю и поведаша ему, яко князи русскые оплечи гиася при Дону. Божиим бо промыслом узреша множество велико людей уряжено, и поведаша царю, яко «князей русских воинство четверицею болши нашего собраниа». Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти глас: «Тако силы моа, аще не одолею русских князей, те как имам возвратитися восвоаси? Сраму своего не могу трепети». И повел поганым своим половцем вооружатися»

Не исключено, что Мамай шел вабанк и Куликовская битва была для него жестом отчаяния («Таковы силы мои, и если не одолею русских князей, то как возвращусь восвояси? Позора своего не перенесу»). Однако, и это главное, мы не знаем, был ли это личный жест отчаяния обанкротившегося политика или же он воплощал в себе чаяния, если не всего, то части городского степного татарского общества? Утверждать что-либо на основании свидетельств одного письменного источника в социоестественной истории нельзя. Но и исключить возможность предполагаемого хода событий невозможно. Можно лишь говорить о степени вероятности. Предположим, что версия не противоречит общему состоянию умонастроений татарской степи. Что из этого следует? Что властитель степи полагал, что единственная реальная возможность выхода из степного социально-экологического кризиса, единственная реальная попытка изменить путь развития суперэтноса — это перенос центра кристаллизации суперэтноса с низовьев Волги на Русь.

Эта модель исторического события не может претендовать на роль научной гипотезы, скорее, поскольку у Мамая уже не было пути назад, является сюжетом для художественного произведения трагедии шекспировского звучания, но (и это главное) данная гипотеза не противоречит известному нам объективному ходу исторических событий, является одним из возможных его вариантов. В едином вмещающем ландшафте объединение народов в суперэтнос, т. е. группу этносов с общей исторической судьбой, должно было произойти с неизбежностью. Однако после гибели степной городской цивилизации и соответствующими невосполнимыми потерями культуры, системообразующим этносом мог стать уже не тюркский (татарский), а какой-либо другой этнос. Им стал русский.