Илья Зайцев - Астраханское ханство

Если доверять этому рассказу, то мечеть была деревянной, что в условиях нехватки в низовьях Волги вообще и в городе в частности дерева маловероятно. После присоединения города к Московскому государству местного дерева по-прежнему не хватало или даже попросту не было. О ежегодной присылке дерева и припасов в город упоминает во время своего путешествия 1558 г. А. Дженкинсон [ЧОИДР 1884: 40]. В жалованной несудимой грамоте астраханскому Троицкому монастырю от 5 марта 1573 г. упоминается о постройке игуменом Кириллом храмов, трапезной, келий, хозяйственных сооружений, ограды монастыря: "…на все то строенье лес, бревна, и доски и лубье, и тес, проводил (Кирилл. — И.З.) купя из Казани" [Акты 1841: 346]. Более вероятно, что мечети Хаджи-Тархана строились из кирпича (может быть, даже из сырца) или камня [250]. Камень скорее всего возили с так называемых меловых гор, выше города по Волге, по крайней мере именно это место упоминается как источник строительного камня в царском наказе астраханским воеводам Сицкому и Пушкину 1591 г. [Акты 1841: 439]. В наказе московскому послу в Иран к шаху Аббасу М. П. Барятинскому (май 1618 г.) предусматривалась такая ситуация, когда шах или "шаховы ближние люди учнут говорить:…а Астрахань искони век мусулманского закона, и церкви в ней бывали мусулманские веры…" [Памятники 1898: 319].

О главной, соборной мечети судить нельзя никак (можно лишь предположить, что она походила на исследованные к настоящему времени нижневолжские золотоордынские памятники) (см., например, [Зиливинская 1998: 20–26; Федоров-Давыдов 1994: 67–69; Федоров-Давыдов 1998а: 29]), а внешний вид обычной мечети Хаджи-Тархана и окрестности, вероятно, мало отличался от описанных в XVIII в. Тунманном ногайских "джами" [Тунманн 1991: 48]. Возможно, под городом существовали "степные" мечети наподобие сооружений Мангышлака — участки земли с оградами из камней или даже стенами, образованными невысоким кустарником (см., например, [Поляков 1973: 53]).

Вероятно, именно Хазрет-Хамет-ата, строитель мечети в городе, по преданию, был похоронен в его пределах (возле караульного помещения пороховых складов) (см. [Низаметдинова 1992: № 12(23)]).

Мусульманские святилища существовали в городе и его окрестностях со времен проникновения в регион ислама, а некоторые появляются там, вероятно, уже после его завоевания. В панегирике Реммала-ходжи сказано, что некий крымский шейх Абу Бекр-эфенди Кефеви (которого автор называет "средоточием эпохи"), возвращаясь из Мекки, говорил окружающим, что Сахиб-Гирею будто бы Богом надлежит совершить три похода, в двух из которых — на Кабарду и Астрахань — шейх будет сопровождать хана. Позже самому Сахиб-Гирею, который получил известие о пророчестве шейха, он сообщил, что это предписание было ниспослано ему самим пророком Мухаммадом. В астраханском походе Абу Бекр-кальфа находился при хане, и, как пишет Реммал, дней за пять пути до города, "в то время как (хан) занимался перечислением войск, шейх отправился прямо на могилу одного святого [bir ’azizin merkad-i serfi] и до возвращения войск предавался там молитве и чтению Корана. Когда же он уходил, то принес с собою бывший в головах у него (святого) посох [’asa], так как этот посох, по преданию, остался от друга Божия (Мухаммеда)" (см. [Смирнов 1913: 145–147; Tarih-i Sahib 1973: 83–86, 102]).

Книга Большому Чертежу упоминает пять мечетей в местности Бешкиз, возле Рын-Песков [Книга 1950: 145]. Кристофер Бэрроу в 1580 г. писал своему дяде Уильяму, что, выйдя в начале мая на корабле Из Астрахани, 7-го числа мая они "прошли мимо дерева, стоящего по левой руке, если плыть вниз, и называемого "Магомет-Агач" или "Магометово дерево"", в трех верстах к югу от него находился учуг [Английские 1938: 268]. Один из таких объектов почитания описывает А. Олеарий. В 30 верстах от Астрахани на учуге Иванчуг находилась христианская часовня, а в 15 верстах от Иванчуга на острове Перул (perul) "стоял высокий деревянный дом, над которым на длинном шесте насажена была баранья голова. Нам рассказывали, что там погребен один татарский святой, на могиле которого татары и многие персы, отправляющиеся в море или уже счастливо переплывшие его, убивают овцу, часть ее приносят в жертву, а другую едят на жертвенной пирушке и с особыми обрядами при том отправляют свои молитвы. Голова овцы остается воткнутой на шесте до тех пор, пока не будет принесена кем-нибудь новая жертва или пока не свалится с шеста сама собою. Поэтому место это русские называют Татарской молельней (Tatarski molobitza), то есть татарским жертвенником" [Исторические путешествия 1936: 80].

Интересно сравнить усыпальницу, описанную А. Олеарием, с более поздними образцами. Так, например, Н. Рычков в 1771 г. видел близ Троицкой крепости казахское погребальное сооружение: "Поверх деревянного сруба, который служит надгробием умершего тела, воткнут болван, изображающий лицо и шею человеческую. Под него повешено копейное древко, что служит обыкновенным знаком усопших степных рыцарей" (цит. по [Басилов, Кармышева 1997: 37]). Описания почти совпадают (если не считать "болвана" — изображения покойного). Во всяком случае, очевидно, что мы имеем дело с весьма распространенным в Казахстане и Средней Азии обычаем жертвоприношения на могиле мусульманского святого, которым обычно завершался таваф — круговой обход и молитва у порога мазара. Длинные шесты, воткнутые в землю, к которым паломники привязывали лоскуты материи, были непременным атрибутом могил святых у казахов и почти повсеместно в Средней Азии. На Мангышлаке охотники клали на могилы святых головы убитых ими диких баранов (архаров), туда же помещались головы верблюдов и лошадей, хорошо и долго служивших хозяевам. Рогами диких баранов украшали и сырдарьинские святыни, и крупные, часто посещаемые мазары Хорезма и Мангышлака [Снесарев 1983: 35–36; Басилов, Кармышева 1997: 39–40; Аджигалиев 1994: 42, 46].

Не исчезли с приходом ислама в город и многие другие языческие пережитки. Так, путешественники XVI–XVIII вв. описывают обряд посвящения детей-первенцев астраханских мусульман местным святым: "Перворожденные, равно как и те из дочерей их, которых родители посвятили богу или какому-либо имаму и святому во время нахождения их еще в утробе матери, носят, в знак того, что они рабы и преданы им, в правой ноздре кольцо с бирюзой, рубином или кораллами" [Исторические путешествия 1936: 70]. Я. Л. Стрейс писал, что такие посвященные дети носят кольца с рубином и бирюзой в ухе, а девочки — в правой ноздре [Исторические путешествия 1936: 104]. Джон Белль, побывавший в городе в 1715 г., также отмечал, что золотые кольца с камнями носили в носу посвященные богу дети; у некоторых было по два таких кольца [Исторические путешествия 1936: 153]. В данной случае мы, вероятно, имеем дело с обетом посвящения ( назр ), согласно которому родившийся ребенок в известное время поступал в полное распоряжение шейхов какого-либо мазара или семьи ишана. Обычно это происходило с долгожданными детьми в семье или же с теми, которые долго и тяжело болели и которых боялись потерять. Знаком такого обета могла быть косичка, которую срезали в установленный срок (обычно это совпадало с обрезанием) и хранили на мазаре или же в доме родителей. Ребенок поступал к ишану в возрасте 9-10 лет. Поскольку такого вымоленного ребенка чрезвычайно боялись потерять, его часто снабжали всевозможными амулетами от сглаза, браслетами из бусин [Снесарев 1972: 26; Басилов, Кармышева 1997: 30]. Драгоценные камни в данном случае играли роль оберега (см. [Семенов 1912; Борозна 1975: 292–293]).