Линор Горалик - Лишь бы жить

О том, как он не дал поменять костюм моего деда на хлеб, отец мне никогда не рассказывал. Он тоже ничего и никогда не рассказывал о войне, хотя ни шрама, ни ордена у него не было.

Михаил Петухов

***

Можно сказать, обоих дедов не застала — один за 20 лет до моего рождения умер, второй в мои шесть. Папа про первого рассказывал, что был ранен на Угре, боевой товарищ вынес из-под огня, товарищ тот так и остался при семье дядей Борей до самой своей смерти. Московский госпиталь, встреча с бабушкой — вдовой, первого мужа убили на войне. Умер 9 мая 1965 года — первый год, когда 9 мая снова стало нерабочим днем. От этой бабушки не знаю ничего, только дома лежат письма от ее первого мужа — как он надеялся вернуться домой и увидеть сына, что в сорок втором родился. Второй дед тоже был ранен, поэтому не смог учиться на хим. факультете (ранение в ногу, не мог подолгу стоять на лабораторных и т. д.), а отправлен был на текстильный, где и встретил бабушку. Сама бабушка оказалась 9 мая с подругами прямо рядом с Красной площадью, и большей радости в своей жизни она не помнила.

Мария Смирнова

***

Конец войны, Румыния. Госпиталь находился на окраине, и вдруг все услышали выстрелы и шум. Решили, что немцы наступают. По инструкции санитарки раздали яд тяжелораненым, врачи вытащили свое оружие, легкораненые тоже как-то подготовились — фактически, умирать. И тут из-за лесочка показался солдат на лошади, он стрелял в воздух и кричал: «Победа, победа!»

Vita Shaldova

***

В нашем доме о войне не говорили. О ней отец или молчал, или кричал иногда во сне. И это было страшно.

Olga Khayenko

***

Мои отец и мать вместе были на фронте. Немолодыми уже — обоим за 30. Связисты. Фронт был не самым кровавым — Заполярье, со Сталинградом или Курской дугой не сравнить. Отец вернулся с орденом Боевого Красного Знамени и тремя — Красной Звезды. То есть в тылу не отсиживался.

Но о войне отец никогда не рассказывал. И мать молчала. А нам с сестренкой объяснили, что они между собой так договорились: про войну детям не рассказывать, потому как это очень страшная вещь.

Ну, я так и думал всю жизнь — не рассказывали, чтоб не детей пугать. Но до конца эту мысль так и не додумал.

А когда матери уже лет под 90 было, она однажды ненароком всю эту правду до конца договорила: мы, говорит, не хотели вас пугать, чтобы вы на следующую войну идти не боялись.

Вот в чем дело-то было.

Александр Бондарев

***

Дед дома про войну не говорил. Не мог. Ни слова. Губы начинали дрожать, слезы. А в советских школах же заведено было: к пионерам перед 9 мая приходили ветераны — с медалями, с рассказами о подвигах, бесстрашии и героизме. Однажды к нам в класс и моего деда пригласили. Дед при параде, класс тоже — белый верх, черный низ, галстуки отглажены, инструктаж от учителя: чтобы все прилично, чтобы серьезные лица и чтобы вопросы правильные задавали. Я все думала — как же он будет рассказывать. А он ничего так, спокойно все: и про то, где воевал, и про то, за что медали. Прямо как будто не дед мой, что только слезами может рассказать, а кто-то другой — да, герой, но какой-то неживой, что ли. Тогда я поняла, что есть две войны. Про одну — только слезы. А про другую — речи, парады и чтобы все красиво, чтобы только про подвиги и героизм.

Olga Degtyareva

***

Дедушка, мамин отец, в Великую Отечественную не воевал. Потому что его убили свои. Советские граждане убили. Соотечественники… Расстреляли в 1940-м. Молодого, красивого, талантливого 22-летнего парня. Справку о реабилитации прислали, в 1985-м…

Татьяна Баранова

***

Сестра маминого папы рассказывала. У них было много детей в семье, больше девяти. Старший, Николай, был танкистом в войну, вышел однажды из танка покурить, а в это время танк взорвался от прямого попадания снаряда. Николай один жив остался и все не мог понять, как же так случилось, и жить не хотел. Сестра маминого папы потеряла в войне шестерых братьев и сестер. Помнит, как боялись маму потерять. До сих пор плачет навзрыд, рассказывая об этом.

Anna Golde

***

Бабушка рассказывала, как во время войны, когда их деревню заняли румыны, привезли к ним и поселили в конюшне много евреев. Они всем селом кормили их, чем могли. Вся еда сливалась в один большой бак, и потом этим кормили людей. Потом один дедушка из этого села рассказал историю — как он видел, как этих евреев повезли за село. Там был заброшенный колодец. Их сожгли в этом колодце. Он еще рассказал, что, когда подожгли, из колодца доносился вроде какой-то вой. Он тогда еще пацаном был. Было это в селе Степановка, Веселиновский район, Николаевская область, Украина.

Игорь Спивак

***

Дед, ссыльный, из раскулаченных в 30-е годы, в войну работал в шахтерском поселке на Урале. Их на фронт не брали, в шахте были нужны. Одному из его коллег «повезло» — по его вине в шахте погибли люди, и вместо тюрьмы его направили воевать. Не погиб, даже не был ранен, вернулся и всю жизнь потом был «ветераном войны», получал плановые награды и дополнительную пенсию, ходил на школьные утренники почетным гостем. А дед только после войны перестал на работу под конвоем ходить…

Yulia Sudakova

***

Бабушка родила маму в середине лета 1941 года. В Ленинграде. На нервной почве и по традиционной советской схеме был мастит и молоко «кончилось». Бабушка ходила на молочную кухню, где ей ежедневно выдавали сухое молоко. Через пару месяцев мой прадедушка пришел домой и сказал: «У нас на работе продают сухое молоко, 200 рублей килограмм. Дайте мне мешочек и деньги, я побегу, куплю». Моя бабушка стала возражать и возмущаться, говорить, что это безумие — тратить такие деньги. Прадедушка и прабабушка понимающе переглянулись, прадедушка сказал: «Она еще ни-че-го, ничего не понимает. Дай мне мешочек и деньги». Еще полгода после того, как молочные кухни уже давно перестали существовать, бабушка кормила маму этим сухим молоком, добытым прадедушкой. На удачу, почему-то в их квартире в туалете еще была вода, в то время как весь город уже ходил за водой на Неву. Эту воду бабушка постепенно вычерпывала полулитровой банкой, чтобы раз в неделю или две нагреть и искупать маленькую дочку. Однажды двоюродного брата, который жил на другом конце города, где-то угостили чаем с двумя кусочками пиленого сахара. Он завернул их в салфетку и через весь город нес бабушке — для малышки… Дедушка вечером бежал домой с работы, нес паек — 250 граммов хлеба. Надо было успеть взять бабушкин талон еще на 150 граммов и отоварить его в булочной. Бабушка кусочки хлеба пережевывала, смешивала с разведенным сухим молоком и давала моей маме. Прадедушка хлеб научился не съедать сразу, но когда на осажденный Ленинград сбрасывали продуктовые пайки и в них был шоколад, совладать с собой не мог, уносил и сразу съедал, а потом несколько дней мучился голодным поносом.