Олег Дернович - Конструируя «Другую Русь»: Образы «Руси» в историописании Великого княжества Литовского XVI-VII веков

В пятом фрагменте трактата автор основное внимание уделил языковым и этническим характеристикам Великого княжества Литовского. Михалон Литвин констатирует, что «у нас, к сожалению, нет гимназий». И далее делает более широкие выводы: «Мы изучаем московские письмена (literas Moscoviticas), не несущие в себе ничего древнего, не имеющие ничего, чтобы возбуждало к доблести, поскольку рутенский язык (idioma Ruthenuva) чужд нам, литвинам, то есть италианцам (Italianis), происшедшим от италийской крови» [11, с. 85—86].

Что стоит за этим совмещением literas Moscoviticas и idioma Ruthenuva? Насколько они синонимичны у Михалона Литвина? Ниже сам автор поясняет свои историко-географические представления. После того, как Цезарь отправился по Океану в Британию, «и его флот был разметан бурей, [и] плавание было не слишком удачно, и пристали корабли предков наших к побережью, то, как полагают, они вышли на сушу там, где ныне находится крепость Жемайтии Плотели (Ploteli)». Далее Михалон продолжает в русле представлений, которые шире легенды о Палемоне:

«Пройдя оттуда дальше, они покорили соседний народ ятвягов (jaczvingos), потом роксоланов (roxolanos), или рутенов (ruthenos), над которыми тогда, как и над москвитянами (Moscis), господствовали заволжские татары; и во главе каждой рутенской крепости стояли так называемые баскаки (basskaki). Они были изгнаны оттуда родителями нашими италами (italis), которые после стали называться литалами (litali), потом — литвинами (Litvani). Тогда с присущей им отвагой, избавив рутенский народ (populis Ruthenicis), земли и крепости от татарского и баскакского рабства, они подчинили своей власти все от моря Жемайтского (a mari Samagitico), называемого Балтийским (Ваlteum), до Понта Эвксинского, где [находится] устье Борисфена, и до границ Валахии (Valachiae), другой римской колонии и земель Волыни (Voliniae), Подолии (Podoliae), Киевщины (Kijoviae), Северы (Siewer), а также степных областей вплоть до пределов Таврики и Товани (Towani), [места] переправы через Борисфен, а отсюда распространились на север к самой крайней и самой близкой к стольному граду Московии крепости [называемой] Можайском (Mozaisco), однако, исключая ее, но включая Вязьму (Wiazmam), Дорогобуж (Dorohobusz), Белую (Biela), Торопец (Toropetz), Луки (Luki), Псков (Pskov), Новгород (Novihorod) и все ближайшие крепости и провинции» [11, с. 86—86].

Таким образом, под рутенами, освобождёнными от ига татар италийцами, следует понимать в первую очередь население украинских земель, некогда зависимых от Орды. Михалон также описывает экспансию литвинов в сторону Москвы. Следует отметить, что при восхвалении «Литвы хороброй» [11, с. 76], Михалон позитивно оценивает качества народов, которых в политическом плане он может представлять критически:

«Москвитяне (Mosci) и татары намного уступают литвинам (Lituanis) в силах, но превосходят их трудолюбием, любовью к порядку, умеренностью, храбростью и прочими достоинствами, которыми упрочиваются королевства. Турки и прочие сарацины (saraceni), сходящиеся пять раз в день в местах, предназначенных для молитвы, снимают обувь и моют холодной [водой] даже срамные свои места. Они, а также татары, москвитяне (Moscovitae), ливонцы (Livones), пруссы (Pruteni), из бережливости непрерывно носят одну и ту же одежду, а у нас она и дорога и разнообразна» [11, с. 75].

Относительно личности Михалона Литвина в историографии существовала дискуссия. Автором трактата «De moribus Tartarorum, Lituanorum et Mosshorum» считался Михаил Тышкевич, боярин и великокняжеский дворянин, упоминаемый в источниках 1528-1552 годов. Матвей Любавский первым указал, что автор этого трактата имел литовское происхождение, поскольку Михалон сам ясно отмечал, что «Idioma Ruthenum alienum sit a nobis Lituanis» (V, 23). Однако это указание было оставлено без внимания М. Любавским, хотя русинское происхождение рода Тышкевичей было ему хорошо известно. М. Любавский исходил из предпосылки, что названное в трактате имя Михалон — настоящее, а поскольку автор упоминал, что он был в Крыму во времена хана Саип-Гирея (1533—1551), то историк отождествил Михалона Литвина с личностью посла ВКЛ в Крыму в 1538-1539 годах - Михаилом Тышкевичем, - и подобным простым способом признал несомненным его авторство [9, с. 49-54.].

Против этого тезиса Матвея Любавского выступил другой российский исследователь — Иван Лаппо, доказывавший, что автором «De moribus» был затронутый реформационным движением католик, который гордился римским происхождением элиты своего народа. Поэтому И. Лаппо принял, что по происхождению Михалон был литовцем [7, с. 333, прим.].

Польский историк Ежи Охманьский обосновал версию, что автором трактата «De moribus Tartarorum, Lituanorum et Moschorum» был Венцлав Миколаевич из Майшиогалы (около 1490 — 1560) [33, s. 765—783; 14, c. 97— 117]. Сегодня эта версия находит наибольшую поддержку среди исследователей. Если эта версия верна, то вполне логичными представляются оценки этнокультурной ситуации в регионе со стороны представителя элит ВКЛ балтского происхождения.

Своеобразным итогом историописания ВКЛ XVI - начала XVII века можно назвать деятельность Альберта (Войтеха) Виюка-Кояловича/ Wojciech Wijuk Kojalowicz (1609-1677). В 1627 году Коялович вступил в Орден иезуитов, в 1628-1632 годах он обучался в Виленской и Несвижской коллегиумах, а в 1634-1638 годах - на теологическом факультете Виленской академии, где в 1645 году получил степень доктора теологии и до 1658 года преподавал схоластическую теологию. В 1654-1655 годах Коялович был ректором Виленской академии. Коялович стал автором ряда полемические произведения, направленных против кальвинистов.

Но не эта насыщенная академическая жизнь сделала имя Альберта Кояловича известным в образованных кругах другой половины XVII века. Главное произведение виленского иезуита - «История Литвы» на латинском языке, первая часть которой была издана в Гданьске в 1650 году, вторая - в Антверпене в 1669 году.

В предисловии к первой книге «История Литвы», озаглавленном «Historiae Litvaniae scribende occasion» («Возможность написать историю Литвы»), Альберт Коялович признавался, что он не просто перевёл историю Стрыйковского, а пересмотрел ее «в соответствии с требованиями и законами письменного трактата» [27, p. A[1]-A v.]. По словам Кояловича, история Стрыйковского, написанная на польском языке, не была доступна для иностранных читателей, а также во многих местах нарушала риторику и принципы истории. Его цель, по его признанию, состояла в том, чтобы переписать историю Стрыйковского на латыни в соответствии с риторическими принципами и исторической правдой. История Кояловича отошла от метафорического представления, воспринятого Стрыйковским, к более сбалансированному описанию. Он заменил метафорический стиль Стрыйковского историческим нарративом, рассказывающим линейную историю.

Альберт Коялович считал религию самым важным атрибутом национального. По его словам, ни этническая принадлежность, ни язык не отличали литовцев от русинов, но их различает вероисповедание. Римское христианство стало, по Кояловичу, окончательным атрибутом личности шляхтича как представителя политического народа ВКЛ.