Даниэль Лазар - Ложь Тимоти Снайдера

Безусловно, моральный уровень партизанских отрядов был разным, особенно в первые дни, когда леса наполнились плохо организованными группами отбившихся солдат и беженцев. Когда немецкие силы растянулись настолько, что каждая охранная дивизия была ответственна за патрулирование территории, превышающей площадь Бельгии, итогом блицкрига стало возникновение невероятного вакуума власти, который ринулись заполнять вооружённые силы всех видов: бандиты, националисты, коммунисты и так далее. Дисциплина была слаба, и бойцы, «экспроприировавшие» еду, иногда не могли удержаться также и от драгоценностей, часов и мехов. Это не было чем-то особенным для Восточной Европы: греческих партизан также обвиняли в кражах и изнасилованиях селянок.

Руки советского командования были связаны распространяющимся духом партизанщины, которая могла означать как свободу и самодостаточность, так и лень, пьянство и бандитизм. Евреи, бегущие в леса, могли лишь приветствовать попытки установить определённую дисциплину и контроль, так как это знаменовало для них разницу между расстрелом на месте группой мародёров и попаданием под защиту дисциплинированных боевых сил.

Партизанское движение, вопреки тому, что оно описано Снайдером как аппарат угнетения и подавления, нацеленный на то, чтобы сделать жизнь крестьянства ещё хуже, быстро эволюционировало. Переломный момент наступил в сентябре 1942 г., когда Народный комиссариат обороны (НКО) выпустил свой знаменитый приказ № 189, в котором заявлялось, что «партизанское движение разворачивается всё шире и глубже... партизанская борьба охватила широчайшие массы советского народа на оккупированной территории»[3].

Для евреев это стало своеобразной Великой хартией, так как означало, по крайней мере внешне, что теперь место в движении наряду с русскими, украинцами и другими славянами уготовано и им. В соответствии с этим приказом белорусский комиссар информировал партизан, что от них как от советских граждан ожидается, что они будут подчиняться советским законам и удержатся от проявлений антисемитизма. Когда один русский командир сказал Тувье Бельскому, главе «партизан Бельских», что евреи — простые грабители, указ НКО № 189 позволил тому ответить:

«Я командир советской партизанской группы, названной в честь маршала Жукова. Мы не грабители. Если Вы действительно советский командир, Вы должны знать, что в интересах нашей Родины бороться против немецкого врага вместе. Наша Родина не делает разницы между евреями и неевреями, она отделяет только законопослушных, дисциплинированных граждан от вредоносных, деструктивных групп».

Другой рубеж был преодолён в мае 1943 г., когда партизаны оставили старую тактику выжженной земли в пользу тактики, основанной на защите крестьянских владений. Вместо того, чтобы сжигать посевы, не давая им попасть в руки немцев, партизаны теперь помогали крестьянам защищаться от немецких отрядов. Теперь партизаны должны были брать под своё крыло женщин, детей и стариков там, где прежде не желали этого делать, потому что эти люди могли их только обременить. Когда один партизан пожаловался: «Мы здесь для того, чтобы воевать против гансов, а не нянчиться с детьми», — его командир ответил:

«Только подонок может говорить такое. Мне стыдно за тебя! По-моему, ты не понимаешь, что такое партизанский долг. Наша главная задача — защита людей, преследуемых фашистами. Сражаться с врагом — значит спасать жизни».

Когда 5-я ленинградская партизанская бригада в конце 1943 г. оказалась в тяжёлом положении, бригадный командир решил защищать местное население, а не сменить место дислокации, что подсказывала обычная партизанская тактика. Один командир описал это решение как

«вопрос принципа: какое впечатление могло это произвести на население? Поэтому мы решили сражаться, и сражаться так, чтобы превратить каждую деревню в оплот партизанской борьбы, оставляя её только в том случае, если находиться там становилось более невозможно».

Советские партизаны на Украине, 1943

Фэй Шульман искренне отзывалась об изъянах, на которых с такой любовью останавливается Снайдер. В своих воспоминаниях она рассказывает о воровстве и пьянстве, о партизанском командире, который чуть не убил её, когда она не приняла его предложение, о едва ли не повсеместном подспудном антисемитизме.

«Так как я была еврейкой, то для того, чтобы ко мне достойно относились, мне приходилось работать вдвое больше, чем нееврейке, — пишет она. — Когда я работала днями и ночами, мне говорили: “Ты не похожа на еврейскую девушку. Ты почти как русская”. Это считалось комплиментом».

Но она всегда отвечала: «“Да, но я еврейка”. Моя работа сиделкой, фотографом и, прежде всего, солдатом, была весомым поводом для того, чтобы держать голову высоко и гордиться собой и своим происхождением».

Конечно, позорно, что Шульман рассматривалась прежде всего с этой стороны. Но ясно и чётко сквозь все её воспоминания проходит безграничная гордость за своё новое призвание и страстная преданность делу, полностью отсутствующие в описании Снайдера:

«Все мы принадлежали к одной бригаде. Мы научились жить вместе, есть вместе, сражаться вместе и выживать вместе. Также нам надо было уживаться друг с другом. Иногда трудно было прожить один день, не говоря уже о годах. Между большинством из нас царили крепкая дружба, сотрудничество, преданность и готовность помочь друг другу.

В лесу отношения налаживались между абсолютно разными людьми. Холод, голод и напряжение делали незнакомцев одной семьёй. Мы были ещё и товарищами по оружию, и все сталкивались с одними и теми же вопросами жизни и смерти. Наши жизни были связаны воедино окружающей опасностью, в которой мы постоянно жили. При этом особая связь существовала между теми из нас, кто пережил одни и те же ужасы под властью нацистов».

«Иногда этот прошлый мир кажется мне намного более реальным, чем настоящий, — добавила она годы спустя. — Я горжусь моим прошлым и теми, кто, как я, смогли устоять перед врагом. То, что вообще были восстания и сопротивление, что двадцать тысяч или более восточноевропейских евреев сражались как партизаны, достигли вершины мужества в истории всего еврейского народа, — не должно быть забыто».

Сложно спорить с такими чувствами, но, согласно концепции Снайдера, Шульман всего лишь способствовала развитию порочного круга «противоестественно согласованных усилий Гитлера и Сталина, каждый из которых игнорировал законы войны и усугублял конфликт за линией фронта». Шульман полагала, что сражается, чтобы сделать мир лучше, но, по Снайдеру, на самом деле она делала его только хуже.