Даниэль Лазар - Ложь Тимоти Снайдера

Не имеет значения, что партизаны в контролируемом нацистами приграничье были единственной многонациональной, а значит, единственной способной к установлению хоть какой-то организации в устроенном немецким вторжением всеобщем хаосе силой. Снайдер пребывает вне себя от негодования из-за подавления Советским Союзом Армии Крайовой, Шульман в воспоминаниях описывает пейзаж в стиле Гоббса[4], в котором «еврейские партизаны вынуждены сражаться с множеством спонсируемых нацистами местных крайне антисемитских бандитских групп, везде ищущих евреев,» — не только с «аковцами» (то есть членами АК), но и с бандеровцами (последователями украинского националиста Степана Бандеры), бульбовцами (сторонниками мятежного украинского командира Тараса Боровца-Бульбы) и власовцами (подчинёнными советского генерала-изменника Андрея Власова).

Сталинская национальная политика с её массовыми переселениями и великорусским шовинизмом была кошмаром, который после войны мог только усилиться. Но она хотя бы в чём-то была орудием социалистического интернационализма, тогда как польские националисты, которых превозносит Снайдер, со своими взаимными бойнями и мелочной ненавистью явно находились в тупике.

Снайдера можно назвать духовным сыном Нольте. Несмотря на всю путаницу «Кровавых земель» её автор в целом соглашается с тем, что преступления Сталина не только предшествовали преступлениям Гитлера, но и некоторым образом явились их причиной. В то время как правый немецкий историк Андреас Хильгрубер хвалил вермахт за то, что тот сдерживал красные орды даже ценой существования лагерей смерти, Снайдер защищает АК за сопротивление советским попыткам устроить вооружённое восстание, даже если это означало безучастное созерцание уничтожения Варшавского гетто.

Он пытается оправдать местных погромщиков, изображая их исполнителями немецких приказов:

«В результате подготовленного коллаборационистского движения и местной поддержки немецкие убийцы получили всю необходимую помощь в Литве... В следующие недели и месяцы немцы свозили литовцев на полигоны смерти вокруг Каунаса. 4 июля 1941 г. литовские подразделения убивали евреев под немецким надзором и по их приказу».

Но вместо того, чтобы действовать как вспомогательная сила, литовские правые начали вырезать евреев до прибытия вермахта с такой жестокостью, которую даже немецкие офицеры сочли шокирующей.

В Каунасе, например, 25-го июня 1941 г. литовский фашист Альгирдас Климайтис начал погром, в котором были убиты 1500 евреев, уничтожены несколько синагог и около шестидесяти домов — сожжены дотла. Один немецкий штабной офицер счёл это наиболее отвратительной сценой, которую он когда-либо видел, а фельдмаршал Риттер фон Лееб был вынужден заявить официальный протест. Во Львове, сообщает Снайдер, 1 июля 1941 г. «айнзацгруппа С и местное ополчение организовали погром, длившийся в течение нескольких дней». Но айнзацгруппа С не организовывала погром. Хотя нацисты определённо дали своё согласие, организаторами выступили местные бандеровцы, которые взяли на себя управление им от и до. По одному недавнему сообщению:

Организация украинских националистов под руководством Степана Бандеры стала движущим ядром погрома. 30 июня 1941 г. они установили во Львове кратковременное правительство во главе с яростными антисемитами. Одновременно они обклеили город листовками, призывающими к этническим чисткам. ОУН также создала ополчение, принявшее на себя главную роль в погроме. Ополченцы шли в еврейском районе от квартиры к квартире, арестовывая евреев.

Автор «Кровавых земель» не упоминает Едвабне, предмет известного доклада Яна Гросса 2001 г., где в июле 1941 г. местные поляки убили около 1500 евреев, загнав их в амбар, который впоследствии был сожжён. В тот день в Едвабне немцы если и были, то в очень малом количестве, и доклад Гросса показывает, что жители села действовали полностью по своему усмотрению.

«В десятилетия, последовавшие после окончания эры массовых убийств в Европе, — пишет Снайдер, — ответственность во многом была возложена на “коллаборационистов”». Но, добавляет он, «почти никто из этих людей не сотрудничал с оккупантами, и только малая их часть имела сколько-нибудь различимые политические мотивы». Однако погромщики из Едвабне имели совершенно определённые политические взгляды, так как они заставили своих жертв повалить статую Ленина, а затем маршировать и петь: «Эта война из-за нас, эта война ради нас». Так как Снайдер полагает нацистов и Советы неразличимыми с моральной точки зрения, он хочет, чтобы мы поверили, будто идеология была вторична. Но для той части Европы, где партизанские отряды назывались «Смерть фашизму» или «Смерть немецким оккупантам», утверждать это так же глупо, как пытаться доказать, будто религия была вторична в Тридцатилетней войне.

Боевая подготовка советского партизанского отряда с командиром-евреем, 1942

Автор «Кровавых земель» настолько враждебен по отношению к антинацистскому сопротивлению, что даже умудряется сказать нечто недоброжелательное по отношению к Гершелю Гриншпану, отчаянному семнадцатилетнему польско-еврейскому беженцу, убийство которым немецкого дипломата в Париже в 1938 г. дало нацистам повод начать антисемитские погромы, известные как «Хрустальная ночь». Поступок Гриншпана, пишет Снайдер, был «неудачен сам по себе и неудачен по выбранному времени», так как он «был совершён 7 ноября, в годовщину большевистской революции». Но смысл подобной нумерологии не рассмотрен, как и вопрос о том, почему поступок Гриншпана должен рассматриваться как неудачный, а не героический.

Если Эрнст Нольте устроил скандал в Германии 1980-х гг., то почему куда более радикальные заявления Снайдера не были встречены ничем кроме аплодисментов? В чем причина перемен?

На ум приходит большое количество причин, и все они так или иначе коренятся в грандиозных событиях, пронёсшихся по Восточной Европе и России около двадцати пяти лет назад. «Ссора историков» в каком-то смысле была последним случаем атаки академических левых, последней их попыткой противостоять правому повороту, который начался с приходом к власти Тэтчер, Рейгана и Гельмута Коля. Массовые восстания 1989–1991 гг., эти громадные толпы и призывы к политическим переменам выглядели как революции, но, в противоположность им, были не попыткой протолкнуть общество вперёд по классическому образцу 1789 г. или 1917 г., но намерением вернуться в некий безмятежный досоветский период. Как заметил такой авторитет, как Адам Михник, «революции подпитываются обещаниями Больших Перемен; реставрация обещает возвращение “старых добрых дней”».