Олег Арин - О любви, семье и государстве [Философско-социологический очерк]

Вл. Соловьев.В концентрированном виде «русский» взгляд на любовь изложил крупный философ-теолог Вл. Соловьев в специальной работе «Смысл любви» (1892), которую другой философ, Н. Бердяев, сравнивал по глубине с Платоновским «Пиром». Другое дело, что отразив в своей работе «текущий момент», он не смог (а, возможно, у него и не было такой задачи) выйти на онтологический разбор понятия любви, в конечном счете повторив выводы богословов раннего средневековья.

Судя по работе, толчком к ее написанию послужили немецкие философы (Шопенгауэр, Гартман, Вальтер и др.), которые в его изложении прославляли половую любовь как необходимое условие размножения человеческого рода.

Самой начальной методологической ошибкой Соловьева является то, что он постоянно сравнивает человека и животного, приписывая последнему не только жизнь, но и половую любовь. Он пишет: «И у животных, и у человека половая любовь есть высший расцвет индивидуальной жизни» [31] Соловьев, т. 2, с.501. . Это все равно, что сказать: половая любовь атомов, соединяющая их в молекулы, есть высший расцвет их индивидуальной жизни. Между прочим, даже в наше время есть такие «мыслители», которые настаивают на этом бреде [32] Между прочим, в прекрасной работе болгарского философа Кирилла Василева в главке «Любят ли животные?» научно доказана несостоятельность идеи «любви животных». См.: Василев, Любовь, с. 51–67. Его книга достойна более подробного анализа, но, к сожалению, она мне попалась перед самой сдачей данной книжки в издательство. . Ну, бог с ними. Главное у Соловьева другое. «Итак, половая любовь и размножение рода находятся между собой в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другое» (с.494). Как бы в подтверждение этого постулата приводится пример того, что человек, обладающий сильнейшей половой любовью, может полностью исключиться из процесса размножения. У животных же, конечно, половой любви не существует, пишет Соловьев, противореча своему же предыдущему высказыванию. Поэтому они очень сильно размножаются.

На самом деле они размножаются настолько «сильно», насколько им позволяет окружающая среда и способность адаптации к ней — старые истины, изложенные биологами еще до написания данной работы Соловьева. Что же касается людей, то именно тогда, когда у них отсутствовала «половая любовь» (в эпоху дикости и варварства), они очень плохо размножались, а с появлением этой самой любви они стали размножаться катастрофически сильно. Возможно, во времена Соловьева не было соответствующей статистики. Но даже без нее это суждение должно было быть очевидным хотя бы из роста народонаселения Европы, чтобы понять абсурдность подобного утверждения.

Далее Соловьев обрушивается на бредовые утверждения Вальтера (немецкого психолога) о том, что великие люди являются плодом сильной взаимной любви. Очевидная глупость, почему-то всерьез воспринятая русским философом. Он продолжает доказывать: «Самая сильная любовь весьма часто бывает неразделенной и не только великого, но и вовсе никакого потомства не производит» (с.497). Поскольку «особенно сильная любовь большей частью бывает несчастной, а несчастная любовь весьма обыкновенно ведет к самоубийству в той или другой форме» (там же). Возможно, Соловьев вспомнил печальную историю Ромео и Джульетты, хотя скорее всего Толстовскую Анну Каренину, но можно было вспомнить и счастливые примеры, которых тоже было немало и в жизни, и в книгах. Проблема в том, что все это не имеет отношения к поднятой им проблеме, поскольку: а) он не определил, что такое любовь вообще, б) не выяснил, как измеряется ее сила, в) непонятно, на какую статистику он полагался. Несмотря на это, он выдвигает три фундаментальных постулата: сильная любовь — неразделима; при взаимности сильная страсть приводит в трагическому концу, не доходя до потомства; счастливая любовь, если она очень сильна, также обыкновенно остается бесплодной (с.499). И вывод: «Видеть смысл половой любви в целесообразности деторождения — значит признавать этот смысл только там, где самой любви вовсе нет, а где она есть, отнимать у нее всякий смысл и всякое оправдание» (там же). Все же остальные для себя должны сделать вывод такой: если я, не дай бог, кого-то полюбил, и у меня родились дети, то значит на самом деле никакой любви у меня нет, т. е. я простой производитель потомства, наподобие животных. Отсюда выбор: или любовь, или дети — третьего не дано. Действительно необычное умозаключение!

Суть же любви у Соловьева не в детях, не во благе для любящих, а в искоренении эгоизма, присущего роду человеческому. Он пишет: «Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма» (с.505).

Итак, вырисовывается важная категория — индивидуальность, личность. Эта идея развивается дальше следующим образом: смысл чувственной любви заключается в утверждении как собственной индивидуальности, так и «другой индивидуальности». При этом семья — это «исключительная привязанность» между лицами разного пола, и к любви не имеет никакого отношения. Таков умострой Соловьева. Спрашивается: каким образом «человеческая любовь» изживет эгоизм человека, превращая его в личность, в индивидуальность? Ответа нет. Тем не менее, идея понятна — в условиях царской России, когда личность не имела никакого значения, надо было постоянно выпячивать значение человека именно как личности.

Другое дело, что Соловьев ошибался не только в методологии, но и в понимании проблемы любви-личности, что в дальнейшем вело его к очередным несуразностям. Он поднимает сверхважную тему: рода и индивидуума, с одной стороны, и тему смерти/бессмертия индивидуума/человека, — с другой. Пока, дескать, торжествует «тирания рода над особью», особь служит средством поддержания рода. Что, естественно, по его мнению, плохо. Это особенно прослеживается на низших ступенях органического мира. Но сама-де природа на более высоких ступенях своего развития ослабляет этот закон, она «в биологическом процессе стремится все более и более ограничивать закон смерти» (с.522). Если так, «то не должен ли человек в историческом процессе совершенно отменить этот закон?» (там же).

Создается впечатление, что этот философ не был знаком не только с исследованиями в области эволюционной теории своего времени, но и со вторым законом термодинамики (законом возрастания энтропии), широко обсуждавшимся всеми кругами ученых во второй половине XIX века. Он явно не понимал, что фундаментальные законы природы отменить нельзя в принципе, их можно только учитывать и, по-возможности, использовать в интересах человека. Намерение же отменить смерть означает отмену жизни: одно без другого не существует — элементарные вещи, разжеванные еще Гегелем, которого Соловьев, видимо, обошел вниманием, равно как и других диалектиков. Он пишет: «Смерть вообще есть дезинтеграция существа, распадение составляющих его факторов» (с.522). Допустим. Но далее — курьез. Он говорит о том, что «разделение полов, не устраняемое их внешним и преходящим соединением в родовом акте, — это разделение между мужским и женским элементом человеческого существа есть уже само по себе дезинтеграция и начало смерти» (там же).