Олег Арин - О любви, семье и государстве [Философско-социологический очерк]

Соловьев не замечает, что для того чтобы произошла эта «дезинтеграция», нечто должно поначалу интегрироваться (соединиться), а чтобы произошла смерть, нечто должно сначала родиться, т. е. быть живым. Но его интересует только бессмертие. «Бессмертным может быть только целый человек», — утверждает русский философ. За счет физиологического соединения «целого человека» не сделаешь, следовательно, бессмертия не достигнешь. Семья, продолжает философ, в этом деле тоже не помощник. Не надо быть большим прорицателем, чтобы не догадаться, куда ведет Соловьев: конечно же, к богу. Само собой: «То идеальное единство, к которому стремится наш мир и которое составляет цель космического и исторического процесса, оно не может быть чьим-нибудь субъективным понятием (ибо чьим же?), оно истинно есть как вечный предмет любви Божией, как Его вечное другое» (с.533–534).

Нынешние российские космисты неслучайно почитают Вл. Соловьева, почему-то не задаваясь такими простыми вопросами: чего это ради наш мир стремится к какому-то «идеальному единству»? почему он, мир, есть цель космического и исторического процесса? и какое все это имеет отношение к науке? И каким образом можно обрести единство через такие постулаты: «Небесный предмет нашей любви только один, всегда и для всех один и тот же — вечная Женственность Божия» (с.535). Можно интерпретировать так: бог — женщина, мы его/ее дети, и чтобы обрести единство, нам всем надо превратиться в женщин. Тем более, что некоторые мужчины активно этим занимаются. Тогда, не исключено, обретем и бессмертие. Опять же, какой-то «ученый» уже спрогнозировал, что то ли через тысячу, то ли через две тысячи лет, на земле останутся одни женщины.

Совершенно очевидно, что вся концепция любви по Соловьеву не имеет ни малейшего научного содержания, но она, тем не менее важна, как своего рода протест против брачно-любовных отношений в России конца XIX века. Кстати сказать, те же самые идеи — осуждение «половой плотской любви» — были чуть ранее отражены в художественной форме в повестях Л. Толстого «Смерть Ивана Ильича» и особенно в «Крейцеровой сонате».

Такого типа критика перешла в XX век, о чем свидетельствуют взгляды на любовь другого русского философа Н.А. Бердяева.

Н. Бердяев.Николай Бердяев затрагивает тему любви во многих работах, в частности в «Письме будущей жене Л.Ю. Рапп» (1903), в статье «Метафизика пола и любви» (1907), в книгах «Смысл творчества» (1916) и «Самопознание» (1949). Я буду опираться на последние две работы [33] Бердяев. Философия свободы. Смысл творчества; Самопознание. .

Сразу же следует подчеркнуть, что Бердяев рассматривает любовь только во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, а не как универсальное понятие, что освобождает его от «философии». В этом вопросе он выступает скорее как социолог, отрицательно воспринимающий окружающий его буржуазный мир, единственным светлым пятном которого является любовь.

Бердяев совершенно справедливо указывает на то, что в сексуальном акте человека нет ничего индивидуального, нет личности, что сближает его со всем животным миром. Отделяет его от этого мира любовь, которая «лична, индивидуальна, направлена на единственно, неповторимое, незаменимое лицо…Любовь всегда относится к единичному, а не к общему» (Самопознание, с. 75, 76).

Здесь просматривается идея не случайного выбора объекта любви. В направленности на «единственного» заложена некая предопределенность, заранее сформированный образ, который незаменим и неповторим. «Настоящая любовь, когда встреча не случайна, и есть встреча суженого и суженой» (там же, с.76). Очень удачные слова — суженый и суженая. Не знаю этимологии слова, но мне кажется, оно должно происходить от слова «судьба», т. е. заранее предопределенные он или она.

Бердяев не объясняет, почему так происходит. Это будет сделано за него в соответствующем месте.

Главный же пафос его взгляда на любовь заключается в несовместимости ее с семьей. Для него семья — это «консервативная сила в мире», поскольку семья «есть буржуазность "мира сего"», она подчинена законам общества, связана с хозяйством, внутри семьи царит система господства и подчинения (Смысл творчества, с. 423–424). Вся «социализация любви означает ее подавление». А поэтому: «Общество извергает любовь. Любящий в высшем смысле этого слова — враг общества» (Самопознание, с.77).

Причины такого подхода те же, что у Толстого и Соловьева — качество самого общества тогдашней России, хотя Бердяев обобщает и переносит свои оценки на всю Европу. Не случайно, пишет он, мировая литература защищала и прославляла любовь «не социализированную». Точнее надо бы сказать — не институциализированную. Безусловно, на уровне конкретной реальности (а он пишет о буржуазной реальности) Бердяев прав. Но как философу ему все-таки необходимо было поначалу разобраться в «теории» (то, что в свое время сделал Гегель), а затем сопрячь ее с конкретной практикой. Хотя «практика» действительно была ужасна. Бердяев пишет, что семейное благоустройство — это «могила любви», «любовь теснее, интимнее, глубже связана со смертью, чем с рождением, и связь эта, угадываемая поэтами любви, залог ее вечности. Глубока противоположность любви и деторождения. В акте деторождения распадается любовь, умирает все личное в любви, торжествует иная любовь. Семя разложения любви заложено уже в сексуальном акте» (Смысл творчества, с. 427).

Спрашивается, к чему такая любовь, которая ведет тебя к гибели, а заодно и весь род человеческий? У человека и так множество смертельных опасностей на его жизненном пути. Чего ради их умножать за счет любви? Ответов, естественно, нет. Зато появляется мистика.

Бердяев, кажется, единственный из философов, противопоставлявший семью браку, который, оказывается, и есть сосредоточение любви. Читаем: «Таинство брака не есть семья, не есть натуральное таинство рождения и продолжения рода, таинство брака есть таинство соединения в любви. Только любовь есть священное таинство. Таинство любви — выше закона и вне закона, в нем выход из рода и родовой необходимости, в нем начало преображения природы. Любовь — не послушание, не несение тяготы и бремени "мира", а творческое дерзновение» (Смысл творчества, с.426).

Из этого пассажа следует, что брак может существовать без семьи, поскольку семья есть хозяйственная ячейка и к полу имеет всего лишь «косвенное» отношение. Брак, соответственно, духовная ячейка, в которой только и может пребывать любовь. Имея в виду, что брак как институт закрепления семьи исторически сложился позже семьи, даже в ее моногамной форме, тогда, исходя из логики Бердяева, следует считать, что любви до появления брака не существовало. Не понятно только, за какие заслуги Бердяев высоко оценивал «Пир» Платона, в котором только и шла речь о любви. Хотя ниже будет понятно. Тем не менее, что такое таинство? Таинство — это что-то непонятное, непознанное. Но причем здесь брак? Бердяев не удосужился объяснить, почему семья в буржуазном обществе — плохо, а брак — хорошо? Видимо, потому что брак вне общества, так сказать, на небесах.