Фернан Бродель - Время мира

Однако у английской публики эти инновации досадным образом отождествлялись с джоббингом ( jobbing ), спекуляцией на акциях, и в неменьшей степени с теми иноземными приемами, какие привез в своем багаже из Голландии Вильгельм Оранский. Опасались, писал в 1713 г. Джонатан Свифт, этих «новых изобретений, коим, как полагали, король усвоивший свою политику в своей собственной стране, открыл слишком широкую дорогу» (« New Notions in Government, to which the King, who had imbibed his Politics in his own Country, was thought to give too much way »). Голландское представление, будто «в интересах публики быть обремененной долгами», может быть, подходило для Голландии, но не для Англии, где общество и политика были все же иными 328. Некоторые критики заходили дальше: не стремилось ли правительство своими займами обеспечить себе поддержку подписчиков, а еще более — тех фирм, что обеспечивали успех этих операций? И потом, разве такая возможность легко инвестировать капиталы под процент, более высокий, нежели процент, установленный законом, не создавала громадной конкуренции естественному кредиту, который оживлял английскую экономику, особенно постоянно расширявшуюся торговлю? Сам Дефо сожалел в 1720 г. о тех временах, когда «не было ни дутых предприятий, ни спекуляции на акциях… ни лотерей, ни капиталов, ни аннуитетов, ни покупки корабельных обязательств и государственных облигаций, ни находящихся в обращении билетов казначейства» (« there were по bubbles, по stock-jobbing…, по lotteries, по funds, по annuities, по buying of navy-bills and public securities, no circulating exchequer bills »), когда все деньги королевства текли широкой торговой рекой без того, чтобы что-то отклоняло обычное ее течение 329. Что же до утверждений, будто государство делает займы, чтобы не слишком обременять своих подданных налогами, то это же насмешка! Всякий новый заем» заставлял создавать новый сбор, новый доход, дабы гарантировать выплату процента.

Кофейня (Coffee House) в Лондоне около 1700 г. Иллюстрация из книги «Life and Work of the People of England». Британский музей.

Наконец, немало англичан приводила в ужас общая чудовищная величина взятых взаймы сумм. В 1748 г., сразу же после Ахенского мира *DK *DK Ахенский мир завершил войну за Австрийское наследство (1741–1748), в которую оказались втянуты практически все государства Западной и Центральной Европы. — Прим. перев. , который его разочаровал и раздосадовал, некий англичанин-резонер 330скорбел при виде долга, приблизившегося к 80 млн. фунтов стерлингов. Такой уровень, объяснял он, есть, по-видимому, «наше nec plus ultra *DL *DL Nec plus ultra (лат.) — до крайних пределов. — Прим. перев. , и, ежели осмелимся сделать еще один шаг, мы окажемся в опасности потерпеть всеобщее банкротство». Это-де означало бы приблизиться «к краю пропасти и разорения». «Не нужно быть волшебником, — писал к тому же Дэвид Юм около 1750 г., — чтобы угадать, каким будет продолжение. В самом деле, им может быть лишь одна из двух катастроф: либо нация уничтожит государственный кредит, либо государственный кредит уничтожит нацию» 331. На следующий день после Семилетней войны лорд Нортумберленд поделился с герцогом Камберлендским своей тревогой по поводу того, что правительство «живет от одного дня к другому, тогда как Франция восстанавливает свои финансы, выплачивает свои долги и приводит в порядок свой флот». Все что угодно может-де случиться, ежели «Франция пожелает за нас взяться» 332.

Иностранный наблюдатель тоже поражался неправдоподобному, на его взгляд, росту английского долга, он вторил британским критическим выпадам, зубоскалил по поводу процесса, который он не понимал, а еще чаще усматривал в нем неслыханную слабость, слепую политику, которая приведет страну к катастрофе. Один француз, шевалье Дюбуше, долго проживший в Севилье, уже объяснял кардиналу Флери в пространной памятной записке (1739 г.), что Англия раздавлена долгом в 60 млн. фунтов стерлингов; итак, «силы ее известны, мы знаем ее долги, кои она никак не в состоянии уплатить» 333. В таких условиях война, с проектом которой носятся все время, была бы для нее роковой. Вот иллюзия, которая без конца вытекает из-под пера политических экспертов. Не она ли объясняет пессимизм книги, которую голландец Аккариас де Серионн издал в Вене в 1771 г.: хотя он ее и озаглавил «Богатство Англии», но это богатство, считал он, находится под угрозой дороговизны жизни, роста налогов, экстравагантных размеров долга, даже так называемого сокращения населения? Или взгляните на такое язвительное газетное объявление в «Журналь де Женев» от 30 июня 1778 г.: «Подсчитано, что для того, чтобы выплатить этот английский государственный долг, платя по одной гинее в минуту, потребуется для его полной уплаты всего лишь 272 года, девять месяцев, одна неделя, один день и 15 минут, что предполагает размер долга равным 141 405 855 гинеям». И однако же, впоследствии война еще более его увеличит, и в громадной пропорции, как бы для того, чтобы посмеяться над некомпетентностью зрителей и экспертов. В 1824 г. Дюфрен де Сен-Леон подсчитал, что «капитал всего государственного долга Европы… доходит до 38–40 миллиардов франков, из коих одна Англия должна более трех четвертей» 334. Около этого же времени (в 1829 г.) Жан-Батист Сэ, тоже неодобрительно относившийся к английской системе займов, считал уже «чересчур значительным» долг Франции, «каковой, однако же, достигает едва 4 млрд.» 335Не стоила ли победа еще дороже, чем поражение?

Эти благоразумные наблюдатели, однако, были не правы. Государственный долг был великой причиной британской победы. Он предоставил в распоряжение Англии громадные суммы в тот самый момент, когда она в них нуждалась. Именно Исаак де Пинто оказался проницателен, когда писал в 1771 г.: «Скрупулезная и нерушимая точность, с коей сии проценты [по государственному долгу] выплачивались, и мысль о том, что вы располагаете парламентской гарантией, утвердили кредит Англии настолько, что делаются займы, кои поразили и удивили Европу» 336. Для него английская победа в Семилетней войне (1756–1763 гг.) была следствием этого. Слабость Франции, уверял он, — это скверная организация ее кредита. И прав был также Томас Мортимер, который в 1769 г. восхищался в английском государственном кредите «постоянным чудом его политики, которая внушила государствам Европы одновременно и удивление, и боязнь» 337. Тремя десятками лет раньше Джордж Беркли прославлял этот кредит как «главное преимущество, каковое Англия имеет над Францией» 338. Таким образом, очень немногие современники обнаружат ясность взгляда и поймут, что в этой по видимости опасной игре происходила эффективная мобилизация жизненных сил Англии — устрашающее оружие.

Лишь в последние десятилетия XVIII в. эту очевидность начнут признавать все, и Питт Младший сможет заявить в палате общин, что на государственном долге «покоятся мощь и даже независимость этой нации» 339. Записка, подготовленная в 1774 г., утверждала уже, что «никогда английская нация, столь слабая сама по себе, не смогла бы диктовать свои законы почти всей Европе, не добившись сего своею коммерцией, своею промышленностью и своим кредитом, существующим единственно в его бумагах» 340. Не один человек говорил, что то была победа «искусственного богатства». Но разве искусственное не есть самый шедевр, созданный людьми? В апреле 1782 г. в трудном, почти безвыходном положении, как полагали Франция, ее союзники и многие другие европейцы, английскому правительству, попросившему заем в три миллиона фунтов стерлингов, было предоставлено пять миллионов! Достаточно оказалось замолвить словечко четырем или пяти крупным фирмам лондонского рынка 341. Как всегда проницательный, Андреа Дольфин, венецианский посол в Париже, писал в предшествовавшем году своему другу Андреа Трону по поводу затеянной против Англии войны: «Начинается новая осада Трои, и закончится она, вероятно, как осада Гибралтара. Следует, однако, восхищаться стойкостью Англии, противостоящей стольким врагам в стольких областях. Пора было бы признать безнадежным проект ее низвержения, и, следовательно, осторожность повелевала бы согласовать и принести какую-то жертву ради мира» 342. Какая прекрасная хвала могуществу и в неменьшей степени упорству Англии!