Фернан Бродель - Время мира

Этот подвиг поддается пониманию лишь в свете дохода на душу населения, с одной стороны, и структуры налога — с другой. Прямой налог, составлявший во Франции главную часть фискального бремени, всегда воспринимался плохо в политическом и административном отношениях и трудно поддавался увеличению. В Англии же именно косвенное налогообложение весьма многочисленных продуктов потребления (включая и массовое потребление) образовывало наибольшую долю налога (70 % в 1750–1780 гг.). А ведь такой косвенный налог менее виден, его легче скрыть в самих ценах, и он тем более продуктивен, что национальный рынок был открыт шире, нежели во Франции, что потребление обычно проходило через рынок. Наконец, даже если принять предложенный выше разрыв между указанными размерами ВНП (160 и 68 млн. фунтов стерлингов), соотношение численности населения составляло 1 к 3 в пользу Франции, и Англия вполне очевидно опережала в гонке за доход на душу населения: 5 фунтов во Франции, 7,31 фунта в Англии. Разница заметная, хоть и не столь велика, как полагали английские карикатуристы, привыкшие изображать англичанина в образе большого и массивного Джона Буля, а француза в виде тщедушного человечка. Уж не потому ли, что такой образ в конечном счете был ему навязан, или же в силу националистической реакции Луи Симон 363, этот француз, ставший американцем, утверждал, что был поражен в Лондоне в 1810–1812 гг. маленьким ростом англичан, которых встречал на улице? В Бристоле новобранцы показались ему мелкорослыми, лишь к офицерам его взгляд был благосклонен!

Так что же сказать в заключение? Может быть, что экономический рост Франции в XVIII в. недооценили; в этот момент она как раз нагнала часть своего отставания, несомненно со всеми теми неудобствами в структурной трансформации, какие обычно вызывает ускоренный рост. Но также и то, что массивное богатство Франции не возобладало над «искусственным», как выражался Аккариас де Серионн, богатством Англии. Вознесем еще раз хвалу искусственному . Если я не ошибаюсь, Англия на протяжении многих лет жила под большим напряжением, чем Франция. Но именно это напряжение питало гений Альбиона. И наконец, не будем забывать то, что в этом долгом поединке зависело от обстоятельств. Если бы консервативная и реакционная Европа не содействовала Англии, не работала на нее, победы над революционной и императорской Францией пришлось бы, пожалуй, ждать долго. Если бы наполеоновские войны не устранили Францию из всемирных обменов, Англии не удалось бы навязать миру свою власть с такой легкостью.

Предоставим «великих» европейского мира-экономики — Альбион, Францию Верженна *EA *EA Верженн, Шарль Гравье, граф де (1719–1787) — министр иностранных дел Людовика XVI в 1774–1787 гг. — Прим. перев. — и актеров второго плана, их сообщников или же соперников, их распрям, с тем чтобы попытаться лучше увидеть остальной мир, а именно:

— обширную маргинальную Восточную Европу, тот сам по себе мир-экономику, каким долго была Московская Русь и даже новая Россия вплоть до эпохи Петра Великого;

— Черную Африку, которую несколько поспешно именуют первобытной;

— Америку, европеизировавшуюся медленно, но верно;

— мир ислама в пору упадка его великолепия;

— и, наконец, громадный Дальний Восток 1 1 Руководством для написания этой главы мне послужили две книги: Devèze М. L’Europe et le monde à la fin du XVIII e siècle. 1970; Borsa. G. La Nascita del mondo moderno in Asia orientale. 1977. .

Эту не-Европу 2 2 Выражение несовершенное, ибо оно включает в не-Европу восточную часть континента. Но можно ли сказать— не-Запад? Шарль Верлинден (Verlinden Ch.) говорит о «действительно европейской Европе» (L’Avènement des temps modernes. Ed. J.-C. Margolin, 1977, p. 676). мы бы предпочли увидеть саму по себе, но еще до XVIII в. ее невозможно было бы понять без учета покрывавшей ее тени европейского Запада. Все мировые проблемы ставились уже с евроцентристской точки зрения. И можно было бы, даже если это узкая и произвольная точка зрения, описывать Америку как почти полный успех Европы; Черную Африку — как успех, зашедший дальше, чем это кажется; двойной случай, противоречивый, но аналогичный, — России и Турецкой империи — в качестве очень медленно, но неотвратимо вырабатывавшегося успеха; Дальний Восток от берегов Красного моря, Абиссинии (Эфиопии) и Южной Африки до Индонезии, Китая и Японии — как успех спорный, более блистательный, нежели реальный: конечно же, Европа видна там с головы до ног, но потому, что мы на нее смотрим произвольно предпочтительным образом. Если бы заставить наш тесный континент совершить дрейф в центр азиатских земель и морей, он бы затерялся в них целиком. И еще в XVIII в. он не достиг громадной промышленной сверхмощи, которая на какое-то время должна была свести на нет эту диспропорцию.

В любом случае именно из всего мира извлекала уже Европа значительную долю своей сути и своей силы. И именно такая добавка поднимала ее над ее же уровнем перед лицом тех задач, какие она встречала на пути своего прогресса. Без этой постоянной помощи возможна ли была бы с конца XVIII в. ее промышленная революция — главный ключ судеб Европы? Этот вопрос возникает, как бы ни отвечали на него историки.

Возникает также и вопрос: как узнать, была ли Европа иной по своей человеческой, исторической природе, чем остальной мир, или не была? Следовательно, позволит или нет то противостояние, что организует эта глава, подчеркивая контрасты и противоположности, лучше судить об Европе, т. е. об ее успехе? В действительности выводы из путешествия будут неоднозначными. Ибо мир, как мы увидим это в десятках случаев против одного, также схож в своем экономическом опыте с Европой. Порой разрыв бывал даже очень невелик. Тем не менее разрыв этот существовал в силу европейских сплоченности и эффективности, которые в конечном-то счете были, может быть, функцией относительно небольших размеров Европы. Если Франция по меркам того времени находилась в невыгодном положении из-за своих слишком больших по сравнению с Англией размеров, то что же говорить об Азии, о России, или о зарождавшейся Америке, или о недостаточно населенной Африке в сравнении с Западной Европой, крохотной и перенапряженной? Преимущество Европы, мы уже это видели, вытекало также из специфических социальных структур, которые благоприятствовали здесь более широкому капиталистическому накоплению, более уверенному в своем завтрашнем дне, находившемуся чаще под защитой государства, нежели в конфликте с ним. Но ясно также и то, что, если бы эти сравнительно небольшие виды преимуществ не нашли выражения в господстве — во всех значениях этого термина, — европейский порыв не имел бы ни того же блеска, ни той же быстроты, ни — главное! — тех же последствий.