Фернан Бродель - Время мира

Великий Могол отправляется на охоту, эскортируемый множеством вельмож и прислужников, которые почти все едут верхами — на лошадях, слонах или верблюдах (за исключением немногих пехотинцев в глубине картины справа). Фото Национальной библиотеки.

В качестве кондотьеров они были слишком привычны к войне, чтобы не лукавить с ее опасностями, они вели ее без страсти, думая единственно о своих интересах. Совсем как военачальникам времен Макиавелли, им случалось затягивать военные действия, избегая решительных столкновений. Яркая победа имела свои неудобства: она возбуждала зависть к слишком удачливому начальнику. Тогда как затягивать кампанию, раздувать численность войск и, стало быть, жалованье и выплаты, обеспечиваемые императором, означало лишь выгоду, особенно когда война не была слишком опасной, когда она заключалась в том, чтобы разбить лагерь в тысячи шатров против крепости, которую приведет к сдаче голод; лагерь, обширный как город, с сотнями лавок, с удобствами, даже с известной роскошью. Франсуа Бернье оставил нам хорошее описание этих удивительных полотняных городов, которые строились и вновь создавались вдоль маршрута поездки Аурангзеба в Кашмир в 1664 г. и которые объединяли тысячи и тысячи людей. Шатры располагались в лагере в одном и том же порядке. И омера , как и при дворе, свидетельствовали почтение государю. «Нет ничего более великолепного, как видеть среди темной ночи в сельской местности, между всеми шатрами войска, длинные линии факелов, кои сопровождают всех омера в императорскую квартиру или обратно к их шатрам…» 483 .

В целом то была удивительная машина, прочная и, однако же, хрупкая. Для того чтобы она крутилась, требовался энергичный, деятельный государь, каким, может быть, был Аурангзеб в течение первой половины своего царствования, в общем — до 1680 г., того года, в котором он подавил восстание своего собственного сына Акбара 484 . Но требовалось также, чтобы страна не раскачивала социальный, политический, экономический и религиозный порядок, который ее сжимал. Однако этот противоречивый мир непрестанно менялся. Тем, что менялось, был не один только государь, становившийся нетерпимым, подозрительным, нерешительным, более чем когда-либо ханжой: одновременно с ним менялась вся страна и даже армия. Последняя предавалась роскоши и всяческим наслаждениям и при такой жизни утрачивала свои боевые качества. Вдобавок она расширяла свои ряды и набирала чересчур много людей. А ведь число джагиров не увеличивалось в таком же ритме, и те, что жаловались, зачастую бывали запустевшими или располагались на засушливых землях. Общая тактика обладателей джагиров заключалась тогда в том, чтобы не упустить ни единой возможности извлечения прибыли. При таком климате пренебрежения к общественному благу некоторые представители пожизненной аристократии Могола старались утаить часть своего состояния от предусмотренного законом возвращения его императору после их смерти; им даже удалось добиться, как это было в то время в Турецкой империи, превращения своих пожизненных имуществ в наследственную собственность. Другой признак разложения системы: уже к середине XVII в. принцы и принцессы крови, женщины гарема и знать кинулись в дела либо непосредственно, либо при посредничестве купцов, служивших для них подставными лицами. Сам Аурангзеб имел корабельный флот, который вел торговлю с Красным морем и африканскими гаванями.

В Могольской империи состояние более не было вознаграждением за услуги, оказанные государству. Субахи ( subahs ) и навабы ( nababs ), хозяева провинций, были не больно-то послушными. Когда Аурангзеб нанес удар по двум мусульманским государствам Декана — царствам Биджапур (1686 г.) и Голконда (1687 г.), — и покорил их, он оказался после победы перед широким и внезапным кризисом неповиновения. Уже обозначилась резкая враждебность ему маратхов, маленького и бедного народа горцев в Западных Гатах. Императору не удавалось пресечь набеги и грабежи этих поразительных всадников, к тому же их поддерживала масса искателей приключений и недовольных. Ни силой, ни хитростью, ни подкупом ему не удалось нанести поражение их вождю Шиваджи — мужлану, «горной крысе». Престиж императора отчаянно от этого страдал, в особенности когда в январе 1664 г. маратхи взяли и разграбили Сурат — великий, богатейший порт империи Моголов, отправную точку для всех видов торговли и путешествий паломников в Мекку, самый символ господства и могущества Моголов.

По всем этим мотивам H. М. Пирсон 485 с известным основанием включает долгое царствование Аурангзеба в самый процесс упадка империи Моголов. Его тезис заключается в том, что, оказавшись перед лицом этой небывалой и упорной внутренней войны, империя обнаружила неспособность следовать своему призванию, смыслу своего существования. Это возможно, но была ли трагедия этой войны следствием единственно политики Аурангзеба после 1680 г., проводимой под двойным знаком кровожадной подозрительности и религиозной нетерпимости, как это утверждают еще и сегодня 486 ? Не слишком ли многое мы возлагаем на этого «индийского Людовика XI» 487 ? Индуистская реакция была волной, возникшей в глубинах; признаки ее мы видим в войнах маратхов, в торжествующей ереси сикхов и их ожесточенной борьбе 488 , но мы не представляем себе ясно ее истоков. А ведь они, вероятно, объяснили бы глубокое, неодолимое разложение могольского господства и его попытки заставить жить вместе две религии, две цивилизации — мусульманскую и индуистскую. Мусульманская цивилизация с ее институтами, с ее характерным урбанизмом, с ее памятниками, которым подражал даже Декан, внешне являла зрелище довольно редкого успеха. Но успех этот закончился, и Индия раскололась надвое. Кстати, именно такое четвертование открыло путь английскому завоеванию. Об этом с полной ясностью сказал (25 марта 1788 г.) Исаак Титсинг, голландец, долгое время представлявший Ост-Индскую компанию в Бенгалии: единственным непреодолимым для англичан препятствием был союз мусульман и маратхских князей; «английская политика ныне постоянно направлена на то, чтобы устранить подобный союз» 489 .

Что достоверно, так это медленность растерзания могольской Индии. В самом деле, битва при Плесси (1757 г.) произошла пятьдесят лет спустя после смерти Аурангзеба (1707 г.). Было ли это полустолетие явных трудностей уже периодом экономического упадка? И упадка для кого? Ибо, разумеется, XVIII в. был отмечен по всей Индии ростом успехов европейцев. Но что это означало?

В действительности об истинном экономическом положении Индии в XVIII в. судить трудно. Тогда некоторые регионы испытали определенный спад, иные удержались на прежнем уровне, кое-какие смогли продвинуться вперед. Войны, разорявшие страну, сравнивали со страданиями немцев во время Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.) 490 . Одно сравнение стоит другого: Религиозные войны во Франции (1562–1598 гг.) могли бы послужить хорошим примером, ибо во время этих войн, калечивших Францию, экономическое положение страны было скорее хорошим 491 . И именно такое экономическое потворство поддерживало и продлевало войну, именно оно позволяло оплачивать части иностранных наемников, которых непрерывно вербовали протестанты и католики. Не шли ли войны в Индии благодаря сходному экономическому потворству? Это возможно: маратхи организовывали свои набеги только с помощью деловых людей, которые примкнули к их лагерю и накапливали вдоль выбранных маршрутов продовольствие и необходимые боеприпасы. Нужно было, чтобы война оплачивала войну.