Геннадий Смолин - Моцарт. Посланец из иного мира [Мистико-эзотерическое расследование]

Мой Моцарт сочинял неплохие фуги, которые я слушала с таким удовольствием. Может быть, я не стала домовитой женщиной, но я никогда не знала благодати нормальных жизненных условий, унаследованных еще от моей славной матери Цецилии Вебер.

Хотя, что там говорить! Были ведь и вполне урожайные годы, и в полную нищету семья никогда не скатывалась. Я, как мадам Моцарт, презревшая семейную рутину, все-таки делала самое необходимое, и мой супруг, совсем не сказочный принц, недовольным никогда не был.

Теперь можете представить себе, какой хаос временами царил в нашем доме! Что мог предложить мой гениальный выскочка в то время, когда число его противников и кредиторов неуклонно возрастало? Совсем не то, что я воображала еще в Мангейме, когда Моцарт рисовал мне самые фантастические картины нашей будущей жизни. Хорошо еще, что я умела чудесно приспосабливаться к обстоятельствам. В свои двадцать лет я как нельзя лучше вписывалась в беззаботный образ жизни своего мужа. Правда, в первые три года нашей совместной жизни деньги текли к нам ручьем и даже речкой. Когда появлялись деньги, они тут же уплывали на хорошую еду, вино и одежду. Обвинять меня тут нелегко, особенно нас с Вольфгангом — молодых влюбленных людей. Не покажется странным то, что мой Моцарт, жалуясь при случае на мое поведение, ни словом не обмолвился о моей роли как хозяйки дома, хотя я в домашнем хозяйстве не понимала ничего.

Скажу прямо: наша сексуальная жизнь как супругов, по крайней мере, в течение восьми лет — вплоть до 1789 года, протекала удовлетворительно, поскольку я почти постоянно была беременна, родив в общей сложности пятерых детей. Правда, трое младенцев умерли сразу после рождения, в живых остались только двое — Карл Томас и Франц Ксавер. Терезия Констанция, родившаяся в 1787 году, прожила всего год. Разумеется, мне не раз доносили, что у Вольфганга была масса побочных интрижек и связей в последние годы, к тому же он имел множество учениц. И в то же время мой Моцарт нежно любил меня. Доказательства его пламенных чувств ко мне в его письмах, как например в этом:

«Любимейшая женушка!

С радостью получил я Твое милое письмецо. Надеюсь, что и Ты вчера получила от меня 2-ю порцию отвара, мази и муравьиной кислоты. — Завтра поутру в 5 часов я отправляюсь — если бы не радость вновь увидеть Тебя и снова обнять, так я бы еще не выехал, ибо сейчас скоро пойдет «Фигаро», к коему мне надобно сделать несколько изменений и, следовательно, быть на репетициях, — видимо, к 19-му я должен буду вернуться назад, — но до 19-го оставаться без Тебя, это для меня просто невозможно; — дорогая женушка! — хочу сказать совсем откровенно, — Тебе нет нужды печалиться — у Тебя есть муж, который любит Тебя, который сделает для Тебя все, что только можно, — чего Твоя ножка пожелает, наберись только терпения, все будет совершенно определенно хорошо; — меня радует, конечно, ежели Ты весела, только я хотел бы, чтобы Ты не поступала порой столь подло — с N. N. Ты слишком свободна. также с N. N., когда он еще был в Бадене, — подумай только, что N. N. ни с одной бабой, которых они, вероятно, знают лучше, нежели Тебя, не столь грубы, как с Тобой, даже N. N., обычно воспитанный человек и особенно внимательный к женщинам, даже он, должно быть, был сбит с толку, позволив себе в письме отвратительнейшие и грубейшие дерзости, — любая баба всегда должна держаться с достоинством, — иначе ей достанется от злых языков, — моя любовь! — прости, что я столь резок, лишь мой покой и наше обоюдное счастье требует этого — вспомни, как Ты сама согласилась со мной, что Тебе надобно уступать мне, — Тебе известны последствия, — вспомни также обещание, что Ты мне дала. — О Боже! — ну попробуй только, моя любовь! — будь весела и довольна и ласкова со мной — не мучь ни себя, ни меня ненужной ревностью — верь в мою любовь, ведь сколько доказательств оной у Тебя! — и Ты увидишь, какими довольными мы станем, поверь, лишь умное поведение женщины может возложить узы на мужчину. Прощай — завтра я расцелую Тебя от всего сердца. Моцарт».

Вольфганг искусно прятал свой упрек по поводу моих адюльтеров: «любая баба всегда должна держаться с достоинством»

Я перестал читать текст и подумал, как лицемерна Констанция, как неискренна!.. Действительно, была ли ревность жены Моцарта обоснованной? Как утверждали современники, она была лишена способности любить, ей было незнакомо это высокое чувство. Так же, как и обратная сторона любви — ревность, она была лишена и этого. Зависти и злости — у нее хватало с избытком. Достаточно серьезные связи ее мужа с женщинами из высшего света приводили Констанцию в неописуемое бешенство.

«Овладев» Моцартом, она старалась склонить его к дальнейшей преданности, о чувствах тут и намека не было. Это были очередные мизансцены и даже акты спектакля под именем «Высший свет, он захотел!». Но позже, с выходом на сцену секретаря и ученика Моцарта Франца Зюсмайра и наступившим отчуждением маэстро, все супружеские отношения с Констанцией сошли на нет.

Вольфганг, в конце концов, так и смирился со связью Констанции и Франца Зюсмайра. Это видно невооруженным взглядом в его последнем письме от 14 октября 1791 года: «делай с N. N., что хочешь». А через два месяца моего Моцарта не стало. Но в письме нет и намека на его смертельную болезнь, — вот в чем загадка, точнее — большая тайна.

«Как бы там ни было, наш брак был счастливым, — такой взгляд, несомненно, разделил бы и сам Моцарт. Разумеется, я так не считала: я совершенно не любила своего мужа. Моцарт боготворил меня, действительно обожал, своеобразно и несмотря на все увлечения на стороне. Сам Моцарт состоял как бы из двух лиц: очень рано в искусстве — муж, во всех других отношениях — настоящий ребенок. Наш брак существовал благодаря сексуальной зависимости Вольфганга от меня.

Я не открою секрета, если скажу, что Моцарт не был отцом моего младшего сына Франца Ксавера. Ну и что! все равно было и есть то, что Вольфганг Ксавер (Франц Ксавер) был сыном знаменитого отца.

Трудно сказать, как у нас с Францем возник роман.

Он, Зюсмайр, прислал мне письмо за день до своего визита, прося разрешения прийти. Он писал, что есть надежда смягчить сердце Вольфганга, что он, Зюсмайр, пытается мне помочь. После стольких лет страданий я хваталась за любую соломинку, за любую самую призрачную надежду избавить моих детей, сына от нищеты и тоски. Отчаявшись сама что-то изменить, я механически приняла у себя помощника мужа.

В то утро, впервые появившись на пороге, Зюсмайр посмотрел мне прямо в глаза. Я никогда не видела такого взгляда. Он был не дурен собою, с гладким простоватым лицом, всего на четыре или пять лет моложе меня. В белесых глазах его застыла безысходность, а кожа была бледна настолько, что казалось, будто из него выпустили много крови. Это был взгляд изгоя, отверженного, проклятого Богом. Тронутая душевными мучениями, которые он натерпелся с детства, я не могла не посочувствовать его страданиям. Слишком уж они напоминали мне мои собственные.