Геннадий Смолин - Моцарт. Посланец из иного мира [Мистико-эзотерическое расследование]

Он ко мне вошел робким юношей, и мы стали говорить. Я скоро поняла, что он пришел не за тем, чтобы помочь моему Моцарту разгрести авгиевы конюшни, но чтобы самому, набравшись музыкальных премудростей у Вольфганга, избавиться от уныния, вызванного насмешками и даже издевательствами моего мужа, и стать в итоге звездой венских подмостков. Да, да — ни больше, ни меньше!..

Он пришел ко мне за советом и помощью. Мне это было глубоко безразлично. Но Зюсмайр оставался со мной целых три часа. Он рассказывал о странных и ужасных страданиях, которые точат его сердце. Но мимоходом не забывал оговариваться, что его ждет звездный час, что сам Сальери хвалил его, когда он был у него в учениках, и предсказывал удачную карьеру музыканта.

Я слушала его, радуясь уже тому, что кто-то пытается разжалобить мое сердце и открыть мою душу.

Он пришел второй раз, затем третий, четвертый.

Потом Зюсмайр признался в своей любви. Это было на водах, в Бадене. Как я любила там бывать, ощущая себя дамой из высшего света. Я не хотела связывать себя с ним, мне хотелось лишь помочь ему, а потом избавиться и от него. Но я помолилась и спросила свое сердце:

«Смогу ли я полюбить этого человека?»

Ответ пришел сразу, и я уступила.

Потом наступила осень 1790 года. Моцарт уехал в Германию. Мы оказались в доме вдвоем: Зюсмайр и я, оба были так одиноки, что вскоре стали страстными любовниками. Странно, но Франц был единственным мужчиной, которого я не желала как мужчину. Даже сейчас я не знаю, почему между нами была эта связь. Возможно, причиной всему были его страстное желание будущего и мое богатое (женское) прошлое.

Наш союз был странным, в нем не было должной пылкости влюбленных сердец. Он Вольфгангу в подметки не годился — Моцарт знал толк в любви, нежности, и то, как разжечь сердце собственной жены. Некая властная сила удерживала нас вместе, но природу ее я не понимала. Зюсмайр часто рассказывал потрясающие вещи: о людях, которые правят миром, и о «великих», которым они служат. А что же я? Я слушала его, ибо где-то в самых тайных уголках моего существа таилось желание. Слишком долго я была одна. Зюсмайр жаждал меня, он даже говорил, что этого требовали от него «великие мира сего».

— Я связан договором, — однажды признался он.

Просто удивительно, каким образом этот «страшный договор» мог мучить и в то же время искушать его. Об этом он не распространялся, а только говорил намеками, называя придворного капельмейстера Сальери, архиепископа Мигацци и другие, более высокие фигуры светских и духовных лиц империи.

Порой мы любили друг друга день и ночь. Так нова была для меня эта чуждая и дерзкая сила, которая влекла меня к нему, что я покорялась ей снова и снова.

Однажды, примерно через месяц после первой нашей встречи, в полнолуние, распростертая под ним, я молча глядела на какую-то гримасу на его лице. Что это означало — выражение муки или страданий — я не знала. Он стал нести какой-то бред, — я так и не поняла.

— Констанция, мы заключили с тобой пленительный договор.

Только ты и я, — отчаянно бормотал он. — Мне дали микстуру, которая не приносит страданий и не означает убийства. Она, и только она разделит нашу с тобой боль, освободит тебя от древнего заклятия.

И ты обретешь славу, богатство и покой.

Зюсмайр любил организовывать какие-то ритуалы, становясь на колени, подставляя ладони, как будто чего-то просил. Я прощала ему все, — он же был сущим ребенком. Мы обнимались, слившись в упоительном поцелуе, и доводили наши любовные игры до экстаза. Правда, я так и не уловила смысла странных речей, которые он вел тогда. Про какую микстуру, и про чье убийство.

Но играть он умел. Артист. Помню, когда он добивался моей любви, то на его глазах блестели настоящие слезы.

— Я странник, я так долго шел к тебе, чтобы обрести законный успех, — туманно говорил Франц. — Теперь ты моя, а значит, с этих пор твоей судьбе предначертаны успех и богатство.

Наш союз освящен высшими силами мира сего.

Неся эту милую чушь, он походил на молодого офицера, который только что вернулся из боевых походов и хотел любви, чтобы было все и сразу.

Я внутренне молила Бога даровать Зюсмайру блистательную карьеру при дворе, а значит, успех и процветание. Ибо он был узником обстоятельств. Он никогда не верил до конца, никому и ничему. Я поняла, что он волшебным образом научился управлять своей энергетикой и пользовался этим в своих целях. Ясными, простыми словами я молила Господа помочь ему в его дерзаниях.

Получив каждый свое, мы блаженно лежали в постели. Нежились в лучах чувственного райского счастья. Когда я открыла глаза, он уже сидел на постели передо мной.

Мы скрепляли наш договор поцелуями и новой серией любви.

И вот исцеление наступило. С лица Зюсмайра исчезло всегдашнее затравленное выражение униженного и оскорбленного «шута горохового». Передо мной был самодостаточный человек. И я, держа его в объятиях, возблагодарила Всемогущего за чудесное возрождение в нем жизни. За что мы, женщины, любим мужчин? Конечно же, за будущее. У Франца Ксавера Зюсмайра теперь было великолепное будущее!..

Правда, тогда я еще не вполне осознавала, что тот, с кем я делила постель, сам находился во власти темных сил, играющих человеческими жизнями, будто пешками на шахматной доске.

Две недели в душе Зюсмайра царил покой. Случалось, что в глазах его вспыхивала прежняя мука изгоя, и тогда страх искажал лицо. Но Франц — все-таки мужчина, и ему было несравненно легче, чем нам, женщинам. А вот со мной начало происходить нечто странное: неведомая доселе сила овладела моим телом и стремилась изгнать из него мою душу. То и дело, чтобы не тронуться умом, я повторяла:

— Помоги мне, Господи, помоги мне, Господи, помоги мне.

Дыхание мое прерывалось, голова кружилась. И наваждение ушло само собой.

Любовный договор связал нас настолько, как будто нас вплели в цепь таинственных событий, слепив из нас одно целое. Единый организм. Я воочию чувствовала, что его физические ощущения стали моими. Когда он пригублял вино, я чувствовала во рту вкус вина; когда курил — дым табака; у Франца Зюсмайра болела голова — и у меня была сильная мигрень.

Моя любовь к этому человеку крепко держала меня в тисках желаний, и тянула в омут преисподней. Тогда я уж точно знала: над Зюсмайром довлеет сила, враждебная окружающей его жизни. Время от времени она переполняла его, стремилась наружу. Зюсмайр, а вместе с ним и я, испытывала невыносимые физические страдания и отвращение к себе. Эта сила, или энергия, держащая его под особым колпаком, была особого рода. Насколько я тогда могла догадываться, по сути своей она направлялась «сильными мира сего», подпитывая все его устремления. Порой мне казалось, что это черная энергия Зла, перетекающая из Зазеркалья.