Джон Норвич - История Сицилии

Вильгельм относился к пленным византийцам в соответствии с общепризнанными канонами рыцарского поведения, но вот к собственным мятежным подданным снисхождения не проявлял. Этот урок он усвоил от своего отца. Измена, особенно в Апулии, где ее впитывали буквально с молоком матери, была единственным преступлением, которое ни при каких условиях не заслуживало прощения. Из тех мятежников, которые попали ему в руки, наиболее удачливых заключили в тюрьму, а остальных казнили – кого повесили, кого ослепили, кого бросили в море с привязанным к ногам грузом. Из Бриндизи король двинулся к Бари. Менее чем за год до этого жители города добровольно примкнули к византийцам; теперь им предстояло заплатить за нарушение верности. Горожане простерлись перед королем, умоляя о пощаде, однако Вильгельм указал на груду камней на месте, где еще недавно высилась цитадель. «Вы не пощадили мой дом, – сказал он, – и я не стану щадить вас». Он дал им ровно двое суток на то, чтобы спасти свое имущество; на третий день Бари был разрушен. Уцелели только собор, большая церковь Святого Николая и несколько малых религиозных сооружений.

Лишь единственный человек теперь противостоял надвигающейся буре. Все союзники папы Адриана исчезли: Михаил Палеолог погиб, его войско было уничтожено; норманнские бароны либо сидели в темницах, либо ударились в бега. Сам Адриан слишком хорошо осознавал, что, если он хочет спастись от катастрофы, ему следует заключить соглашение с королем Сицилии. Двое правителей встретились в папском городе Беневенто и 18 июня 1156 года договорились о мире. В обмен на ежегодную дань папа согласился признать власть Вильгельма не только над Сицилией, Апулией, Калабрией и бывшим княжеством Капуя (заодно с Неаполем, Салерно, Амальфи и всеми окрестностями); теперь эта власть официально распространялась на весь северный Абруцци и на марки [62] Форма средневековой государственности, область, объединявшая различные формы владений и управляемая маркграфом. В данном случае речь о марках на территории современной итальянской области Марке, севернее Абруцци. – Примеч. ред . . Вильгельм, который вел переговоры с позиции силы, добился большего, чем выпадало его отцу и деду. Ныне он сделался одним из наиболее могущественных правителей Европы.

Однако всего за три года, что отделяли договор в Беневенто от смерти папы Адриана 1 сентября 1159 года, в судьбах трех главных героев этой истории произошли важные изменения. Положение изменилось принципиальным образом. Папство, будто бы поставленное на колени в Беневенто, заново открыло для себя (хотя минувшие сто лет должны были бы сделать это очевидным), что его единственная надежда на выживание в качестве весомой политической силы заключается в тесном союзе с соседом – норманнской Сицилией. Германский император Фридрих Барбаросса, пораженный и восхищенный быстротой и размахом побед Вильгельма над византийцами в Апулии, взирал на Сицилию с неприкрытой ненавистью, но не мог не отдавать должного победителю и потому принял решение отложить на неопределенный срок карательную экспедицию на юг, которую уже давно планировал. Вместо этого Фридрих пошел походом против ломбардских городов и поселений Северной Италии, которая, формально относясь к имперским владениям, недавно продемонстрировала совершенно неприемлемое для императора стремление к республиканизму и независимости. Результатом похода стал невероятный парадокс: города Ломбардии начали воспринимать сицилийскую монархию – намного более абсолютистскую, чем любая другая монархия Западной Европы – как стойкого защитника своих республиканских идеалов и славить ее короля как поборника гражданских свобод (хотя еще не успела осесть пыль над руинами Бари). В конце концов они праздновали победу: 29 мая 1176 года немецкие рыцари Фридриха были разбиты при Леньяно силами Ломбардской лиги. С притязаниями императора на Ломбардию было покончено. В следующем году в Венеции Фридрих публично поцеловал ноги папе Александру у входа в собор Святого Марка, а шесть лет спустя в Констанце перемирие превратилось в мирный договор. Имперский протекторат технически сохранялся, но города Ломбардии (и до некоторой степени Тосканы) обрели известную самостоятельность в управлении.

Вильгельм вернулся на Сицилию в ореоле славы, его международная репутация была высока, как никогда; но вот последние годы его правления оказались несчастливыми. Его «эмира эмиров» – таков был титул главного министра королевства – некоего Майона из Бари убили в 1160 году; в следующем году произошел дворцовый переворот, в ходе которого погиб юный сын и наследник короля, Рожер, а самому Вильгельму удалось спастись. Мятежи охватили большую часть Сицилии и распространились на Апулию и Калабрию; король, как всегда, лично возглавляя войско, отлавливал мятежников и карал их с отвратительной жестокостью. Хуже всего было то, что по возвращении на Сицилию в 1162 году он обнаружил, что христиане и мусульмане готовы грызть друг другу глотки; межконфессиональная гармония, которую с таким трудом строили оба Рожера, исчезла навсегда.

Четыре года спустя, 7 мая 1166 года, Вильгельм скончался в возрасте сорока шести лет. Он не был хорошим королем. Разумеется, наследовать Рожеру II было не так-то просто, и потому, пожалуй, неудивительно, что Вильгельм пытался спрятать вполне естественную неуверенность в собственных силах за грозным внешним видом и восполнить ошибки и промахи в управлении нарочитой демонстрацией безразличия и жестокости. Впрочем, в одном отношении он преуспел: как воин он намного превосходил своего отца – и хорошо это понимал. Будучи осажден в собственном дворце, оставленный друзьями и советниками, он показал себя именно тем, кем столь часто бывал – нерешительным и напуганным человеком; но едва он оказывался в поле, с войском за спиной, то сразу преображался. Когда разразился кризис, мужество и воинское мастерство короля спасли королевство.

Описанный контраст был для него весьма типичным. На протяжении всей своей жизни он оставался не уверенным в себе и часто менял решения; сегодня такого человека принято называть биполярным. Длительные периоды глубочайшей летаргии сменялись у него периодами неистовой, почти истерической активности. Он мог быть чрезвычайно жестоким, а в следующее мгновение проявлял почти невероятное милосердие. Не имея внутри себя какого-либо реального равновесия, он оказался не в состоянии поддерживать все эти тонкие политические балансы, на которых зиждилась безопасность королевства, – балансы между правителем и подданными, между аристократами и купечеством, между христианами и мусульманами.