Павел Подляшук - Товарищ Инесса [Документальная повесть]

Глушь изрядная, что и толковать. Недолгим летом окрестную тишину лишь изредка будит хриплый гудок «Берты» — старого пыхтящего пароходика, совершающего рейсы по Мезени-реке. Зимой дома и улицы тонут в снежных сугробах, белесые северные ночи сменяются круглосуточной полярной темью. Только радужные лучи северного сияния время от времени, словно прожектором, озаряют тусклый небосклон.

Известно — в более или менее сносные места революционеров не высылали. На то и ссылка. Но Мезень из-за скверного климату снискала особенно плохую репутацию. Окружающая городок болотистая тундра, резкие переходы погоды, влажный ветер несли с собой лихорадку.

Не миновала болезнь и Инессу. Новенькой политической ссыльной пришлось, однако, по приезде повоевать не только с лихой хворью, но и с ретивым начальством. Исправнику, видите ли, показалось недостаточным поселить И. Ф. Арманд в Мезени, местопребыванием ей он определил деревню Койда. Пусть едет еще на сотню верст дальше к северу, к самому морю.

В Койде свирепствует «дурная болезнь»; в Койде часто не бывает даже хлеба, а почта, та и вовсе туда не доходит; в Койде нет ни одного политического — в этих условиях отправка туда Инессы равносильна физическому уничтожению. Но не на таковскую напали! Схватка с властями закончилась победой Инессы Федоровны: она остается в Мезени.

Владимир Евгеньевич Арманд последовал за Инессой в ссылку. Добровольно обрек себя на изгнание, чтобы не расставаться с близким человеком.

Жизнь понемногу входит в колею. Снята квартира, состоящая, как тут принято, из большой кухни с русской печью и маленькой горницы. Но хотя изба бревенчатая, сложена она плохо и еще хуже проконопачена, по ней гуляет ветер… Вскоре по прибытии в Мезень Инесса Федоровна писала старшим детям:

«Сегодня очень сильный мороз, а так как мы вчера по неопытности не протопили печь во второй раз, то у нас вода замерзла в кадке, и вообще в кухне был такой мороз, что руки стыли — так, что, когда я мела и кофе варила, то все охала и метала шпильками в Володю, который обер-истопник. Он теперь здорово научился топить и самовар ставить. Собственно говоря, ставить самовар должна бы я, но я ведь известная лентяйка, встаю позже, и потому, пока соберусь, всегда оказывается, что уж самовар почти готов» (письмо из семейного архива).

Если сделать необходимую скидку на то, что адресовано это письмо детям, которых мать, естественно, никак не хочет огорчить, если отбросить вызванный этим юмористический налет, то быт мезенских новоселов предстанет перед нами довольно рельефно.

Вот еще одна картинка ссыльного быта, тоже, так сказать, в «издании для юношества» — из письма к дочери Инне:

«Мы здоровы. Я много вожусь с хозяйством, и к тому же у меня два урока, так что часов до четырех я обыкновенно занята. Вечером или читаем вместе с дядей Володей, или идем куда-нибудь в гости, или просто так себе сидим да беседуем. Часто бывают гости и у нас. Так как у нас всего 3 стула и одна скамейка, то когда много гостей, а их иногда бывает больше пятнадцати человек, то негде садиться и приходится сидеть „там, где стоишь“. Но это ничему не мешает, и время проводим хорошо вместе» (ЦПА НМЛ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 23, л. 1, 2).

Гости, с которыми так хорошо вместе, — это политические ссыльные. Их к тому времени собралось в Мезени до сотни. Надо ли удивляться, что изба Армандов очень быстро становится как бы духовным центром колонии политических.

Но не сразу. На первых порах Инесса решила было не участвовать в идейных спорах ссыльных и не погружаться в глубины их быта. Об этом свидетельствует открытка, посланная из Мезени в Москву, друзьям А. Я. и В. М. Аскнази:

«Мезень — плохонький городишко, но все же лучше, чем я ожидала. Люди живут не в юртах, а в очень порядочных избах. (Видать, в тюрьме и на этапах одолели Инессу россказни о юртах, в которых ей придется поселиться. Приятное разочарование, вызванное встречей с обычными избами, мы находим в нескольких ее письмах из ссылки, адресованных родным и друзьям. — П. П.) Книг довольно мало — все же есть и даже газеты, чего я уже совсем не ожидала. Социал-демократов здесь мало, больше эсеров и много неопределившейся публики. В общем ссыльных здесь около ста человек — есть симпатичные. В общем публика очень скучает и, как всюду, нередко ругается и ссорится. Я надеюсь остаться в стороне от этих неурядиц, так как сейчас устала и всего этого не хочется» (фонд Музея революции СССР, № 33308/1).

Разумеется, остаться в стороне она не смогла, да и не в характере это Инессы.

В письмах Александру Евгеньевичу Арманду и пушкинскому другу Александру Николаевичу Родду, сохранившихся в семейном архиве, можно обнаружить отзвуки деятельности Инессы.

Она устраивает совместные чтения («читаем „Историю общественных течений“ Каутского»), занимается с товарищами, в ее голове возникают всевозможные организационные и пропагандистско-педагогические идеи.

«Одно время поговаривали, — пишет она 14 января 1908 года, то есть менее чем через два месяца после появления в Мезени, — о том, что меня (и некоторых других) вышлют из Мезени в деревню, из-за 9-го января, которое мы поминали в колонии. Пока что эти слухи не подтверждаются, не знаю, что будет дальше. Вообще здесь, конечно, непрочно — ну, в деревню, так в деревню».

Поминали жертвы Девятого января! К сожалению, так и остались неизвестными подробности. Собрание ли провели ссыльные или, быть может, шествие? Но ясно, что в любой форме то была революционная, противоправительственная акция. Представляю, как разволновались мезенские власти предержащие. Но дело, очевидно, замяли.

Арманд остается в Мезени и с каждым днем все больше втягивается в работу.

Нельзя, впрочем, не обратить внимания на одну особенность Инессы: она всегда склонна к самоанализу и настроена самокритично, во всяком случае никогда не переоценивает своей роли.

В начале осени 1908 года московские корреспонденты И. Ф. Арманд супруги А. и В. Аскнази получили из далекой Мезени подробное письмо. Вступление минорное. Инесса сетует на распутицу, которая на долгих шесть недель совершенно оторвала ссылку от остального мира, жалуется на лихорадку, которая ее опять треплет. Отсюда и хмурое настроение: печально наблюдает она, как люди в ссылке хиреют, словно растения без влаги. Мускулы перестают работать, мозг отучается интенсивно мыслить; товарищи, приезжая бодрыми, полными сил, быстро увядают.

Далее следует признание: «Тяжело констатировать тот же процесс и в самой себе». И тотчас же — оговорка: «Конечно, чем энергичнее, сознательнее и деятельнее человек, тем дольше он держится — и наоборот».

Как бы в подтверждение этой истины буквально через три строчки читаем (куда только девался унылый тон? Перед нами прежняя Инесса, неугомонная, энергичная):