Фернан Бродель - Игры обмена

Во Франции эта политика в 1757 г. отжила наконец свой век. Из Парижа пришел приказ конной страже Лиона, Дофине, Руссильона и Бурбоннэ прекратить всякое преследование беглых рабочих: это означало бы растрату казенных денег 278 278 A. N., F 12, 149, f° 80. . И в самом деле, времена изменились. В XVIII в. наблюдалось всеобщее, повсеместное распространение промышленной деятельности, множились связи. Повсюду имелись мануфактуры, повсюду — деревенские промыслы. Не было города, городка, местечка (этих — в особенности), деревни, которые не располагали бы своими ткацкими станами, своими кузницами, черепичными и кирпичными заводами, лесопилками. В противоположность тому, что подсказывает слово меркантилизм , политикой государств была индустриализация, которая разрасталась сама собой и уже выставляла напоказ свои социальные язвы. Наметились громадные сосредоточения рабочих: 30 тыс. человек в ньюкаслских угольных копях 279 279 Defoe D. Op. cit., 125. ; 450 тыс. занятых ткацким производством в Лангедоке с 1680 г., о чем уже говорилось; полтора миллиона рабочих-текстилыциков в пяти провинциях — Эно, Фландрии, Артуа, Камбрези и Пикардии — в 1795 г., по словам Пэра, народного представителя, побывавшего [там] с миссией. Стало быть, колоссальная промышленность и колоссальная торговля 280 280 Tarlé E. Op. cit., p. 43. .

С экономическим подъемом XVIII в. промышленная активность сделалась всеобщей. Локализованная в XVI в. главным образом в Нидерландах и Италии, она получила развитие по всей Европе вплоть до Урала. Отсюда и столько рывков и быстрых начинаний, бесчисленные проекты, изобретения, что не всегда бывали изобретениями, и уже густая пена сомнительных дел.

Рассматриваемые в целом, перемещения ремесленников не были случайными: они говорили о глубинных волнах. Шелковая ли промышленность, к примеру, почти одним махом передвигалась в XVII в. с Юга на Север Италии, крупная ли промышленная (а сверх того, и торговая) активность смещалась в конце XVI в. из средиземноморских стран, чтобы обрести свою излюбленную почву во Франции, Голландии, Англии и Германии, — всякий раз происходило чреватое последствиями качание весов.

Но были и другие довольно регулярные передвижения. Исследование Я. А. Ван Хаутте (Van Houtte) привлекает внимание к маятниковому перемещению промышленности между городами, местечками и деревнями по всем Нидерландам со средних веков до XVIII в. и даже вплоть до середины XIX в. 281 281 Неделя Прато, апрель 1968 г. В начале этих десяти-двенадцати столетий истории промышленность была рассеяна по деревням. Отсюда и впечатление, будто речь шла о чем-то самобытном, стихийном и неискоренимом одновременно. Тем не менее в XIII и XIV вв. предпромышленность в широких масштабах мигрировала в города. За этой городской фазой последует мощный отлив, сразу же после долгой депрессии 1350–1450 гг.: в это время деревня снова была наводнена ремеслами, тем более что городской труд, стиснутый корсетом цеховой организации, сделался трудным для использования, а главное — слишком дорогостоящим. Промышленное возрождение города, по мнению исследователя, частично произойдет в XVI в., потом в XVII в. деревня возьмет реванш, чтобы начать снова частично утрачивать свое преимущество в XVIII в.

Такое упрощенное резюме излагает самое существенное, а именно существование двойной «клавиатуры» — деревень и городов — по всей Европе, а может быть, и по всему миру. Таким образом, в экономику прошлого включается альтернатива, следовательно, определенная гибкость, возможность игры, открытой купцам-предпринимателям и государству. Прав ли Я. А. Ван Хаутте, утверждая, будто коронный фиск, в зависимости от того, затрагивал ли он только город или облагал налогом и сельскую местность, способствовал созданию этих разных режимов и этого попеременного наступления и отступления? Только точное исследование прояснит этот вопрос. Но не подлежит дискуссии один факт: цены и заработная плата играли свою роль.

Не аналогичный ли процесс в конце XVI и начале XVII в. побудил городскую промышленность Италии качнуться в сторону городов второго плана, городков, местечек и деревень? Промышленная драма Италии между 1590 и 1630 гг. была драмой конкуренции с низкими ценами промышленности северных стран. Перед нею открывались, как в общем объясняет Доменико Селла, говоря о Венеции, где заработная плата сделалась чересчур высока, три возможных решения: вывести промышленность в деревни; специализироваться на производстве предметов роскоши; опереться, дабы противостоять недостатку рабочей силы, на машины с водяным двигателем 282 282 Sella D. European industries ( 1500—1700). 1970. . В этой чрезвычайной ситуации были использованы все три решения. Беда заключалась

Отбеливание холстов в гарлемской деревне XVII в. — вид промысла. До употребления хлора куски холста подвергали нескольким последовательным вымачиваниям в молочной сыворотке, стирке с черным мылом и сушке на лугу. Государственный музей, Амстердам.

в том, что первое из них — как бы естественный возврат к деревенскому ремеслу — не было и не могло быть вполне успешным: в самом деле, венецианской деревне нужны были все ее рабочие руки; в XVII в. она посвятила себя новым культурам, тутовнику и кукурузе, и земледелие сделалось особенно доходным. Венецианский экспорт риса на Балканы и в Голландию постоянно возрастал. Вывоз шелка — сырца и пряжи — увеличился вчетверо с 1600 по 1800 г. 283 283 Ibid., р. 88—89. Второе решение, изготовление предметов роскоши, и третье, введение машин из-за нехватки рабочей силы, проводились в жизнь. Что касается использования машин, то полезные соображения были в недавнее время высказаны Карло Пони 284 284 Poni С. Archéologie de la fabrique: la diffusion des moulins à soie “alla bolognese” dans les Etats vénétiens du XVIe au XVIII e siècle.— L'Industrialisation en Europe au XIX e siècle. P. p. P. Léon, F. Crouzet, R. Gascon, 1972. . Италия XVII в., таким образом, предстает перед нами еще раз намного менее инертной, чем то, что обычно преподносят нам в общих исторических работах.

Испанская промышленность, еще процветавшая в середине XVI в. и оказавшаяся в таком упадке, когда этот век заканчивался, — не попала ли и она в аналогичную ловушку? Уровень крестьянского ремесла не мог ей послужить зоной отступления, когда к 1558 г. ремесленная промышленность перемещалась из городов в деревни. Вот что по контрасту освещает прочность положения в Англии, где уровень сельского ремесла был столь солиден и так давно связан через шерсть с важнейшей суконной промышленностью.

На этом этапе наших объяснений мы начинаем замечать нечеткие и сложные контуры предпромышленности. Сам собой возникает затруднительный, быть может, и преждевременный вопрос, который коварно предлагает и сегодняшний мир: существовали или же не существовали при Старом порядке образцовые отрасли промышленности? Такие виды промышленности ныне, а быть может, и вчера — это те, что привлекают к себе капиталы, прибыли и рабочую силу, те, чьи энергичные усилия могут в принципе — но только могут — сказываться на соседних секторах, создавать там энергию ускоренного движения. В самом деле, в старинной экономике отсутствовала связность, она даже бывала зачастую расчлененной, как в современных развивающихся странах. Как следствие, то, что происходило в одном секторе, не обязательно выходило за его пределы. Настолько, что на первый взгляд доиндустриальный мир не имел и не мог иметь «пересеченного рельефа» промышленности современной эпохи с его понижениями и секторами-пиками.