Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Наиболее трудные испытания ждали их на восточном фронте. Многие годы султаны сталкивались с небольшими по масштабам восстаниями в Анатолии (рис. 9.4), где «красноголовые» [168] Их назвали так за высокие красные головные уборы с 12 витками, которые символизировали 12 имамов, чье царствование завершится по истечении данного тысячелетия. радикальные шииты считали их развращенными суннитскими деспотами. Но когда в 1501 году персидский шах объявил себя потомком Али, эта язва стала заразной. Этот вызов, брошенный шиитами, привлекал к ним голодных, обездоленных и забитых людей империи, чье яростное буйство потрясло даже ко всему привыкших солдат. «Они уничтожали всех — мужчин, женщин и детей, — так писал об этих мятежниках один из сержантов, — они уничтожали даже кошек и цыплят» 12. Турецкий султан требовал от своих религиозных ученых, чтобы они объявили шиитов еретиками. Этот джихад несколько утих лишь к концу XVI века.

Более совершенное огнестрельное оружие давало османам преимущество, и, хотя они так никогда и не смогли нанести Персии полное поражение, им удалось успешно ей противостоять. А затем они смогли повернуть на юго-запад, дабы забрать себе в 1517 году самый большой из всех призов — Египет. Впервые за почти девять веков, прошедших со времени арабских завоеваний, у голодных жителей Константинополя теперь был гарантированный доступ к нильской житнице.

Однако, как и любая экспансионистская держава со времен ассирийцев, османы обнаружили, что одна выигранная война попросту порождает другую. Чтобы восстановить торговлю зерном между Египтом и Константинополем, им потребовалось построить флот, чтобы защищать свои корабли. Однако их победы над свирепыми пиратами Средиземноморья (как мусульманами, так и христианами) только влекли их флот все дальше на запад. К 1560 году Турция контролировала все побережье Северной Африки и воевала с военно-морскими флотами Западной Европы. Турецкие армии также продвигались в глубь Европы, и в 1526 году одержали верх над горячими венграми, убив их короля и многих из их аристократов.

В 1529 году султан Сулейман встал лагерем возле Вены. Он не смог взять город, но эта осада наполнила христиан ужасом, что османы вскоре поглотят всю Европу.

«Меня пробирает дрожь при мысли о том, какими должны оказаться результаты [большой войны], — писал домой один посол в Константинополе. — На их стороне громадные богатства их империи, непострадавшие ресурсы, опыт и практика обращения с оружием, ветераны-солдаты, непрерывные серии побед… У нас же мы обнаруживаем пустую казну, привычки к роскоши, истощенные ресурсы, подорванный дух… и что хуже всего — то, что этот враг приучен к победам, а мы — к поражениям. Можно ли сомневаться, каким должен быть результат?» 13

Однако некоторые европейцы все же в этом сомневались, в особенности Карл V. Он был патриархом семьи Габсбург — одного из нескольких супербогатых кланов, что боролись за доминирование в Центральной Европе после Черной смерти. Благодаря дальновидным бракам и почти сверхъестественно своевременным смертям родственников в Европе Габсбурги просочились на троны от Дуная до Атлантики, и в 1516 году все это наследство — Австрия, куски Германии, нынешняя территория Чешской Республики, Южная Италия, Испания и современные Бельгия и Голландия — попало в руки Карла. Его многочисленные короны сделали доступными для него лучших солдат, самые богатые города и ведущих финансистов Европы, а в 1518 году князья Германии также избрали его и императором Священной Римской империи. Эта особенная корона — странная реликвия хаотических Средних веков Европы — была сомнительным благом. Как великолепно заметил в 1750-х годах Вольтер, Священная Римская империя «не была ни священной, ни Римской, ни империей» 14. Обуздание вздорящих имперских князей обычно обходилось дороже императорского трона, но все равно тот, кто бы ни сидел на этом троне, являлся в принципе наследником Карла Великого, — что было немаловажно для сплочения Европы против турок.

Многие наблюдатели предвидели для Западной Европы лишь две перспективы: либо ее завоевание исламом, либо ее покорение Габсбургами — единственными людьми, достаточно сильными для того, чтобы остановить турок. Канцлер Карла подытожил это в своем письме императору в 1519 году таким образом: «Бог был очень милостив к Вам. Он поднял Вас над всеми королями и князьями христианского мира к такому могуществу, каким не обладал ни один монарх со времен вашего предка Карла Великого. Он направил Вас на путь, ведущий к мировой монархии, к объединению христианского мира под началом единого пастыря» 15.

Кто бы из них ни был прав, посол или канцлер, но Западная Европа начала в большей степени походить на остальные из центральных частей мира — с доминированием одной великой континентальной империи. Но данная идея — быть «пасомыми» — настолько пугала королей и князей христианского мира, что некоторые из них начали превентивные войны против Карла, чтобы не допустить этого. Франция даже заключила договор с османами против Габсбургов, и в 1542 году объединенный франко-турецкий флот бомбардировал Французскую Ривьеру (тогда находившуюся под контролем Карла). Все это, конечно, заставляло Карла еще сильнее стараться стать пастырем христианского мира.

Карл и его сын Филипп II на протяжении большей части своего продолжительного правления [169] Если опустить некоторые сложные моменты, то можно сказать, что совместно Карл и Филипп правили с 1516 по 1598 г. воевали с другими христианами, а не с мусульманами. Однако вместо того, чтобы обратить Западную Европу в одну континентальную империю, их напряженные усилия разрывали Европу на части, углубляя старые разногласия и создавая новые. Например, когда немецкий монах Мартин Лютер в 1517 году в День Всех Святых прибил гвоздями к двери Замковой церкви в Виттенберге документ с девяносто пятью возражениями относительно христианских практик, он не сделал ничего экстраординарного. Это был традиционный способ предания гласности содержания теологических дебатов (и Лютер, по сравнению со многими критиками церкви во времена после Черной смерти, несомненно, был умеренным). Но в той наэлектризованной атмосфере религиозный протест Лютера обратился в политическое и социальное землетрясение, которое его современники регулярно уподобляли расколу Турции на шиитов и суннитов.

Лютер надеялся, что Карл поддержит его, но император был убежден, что «пасомому» христианскому миру требуется единая церковь — неразделенная. «Отдельный монах, должно быть, ошибается, если он противостоит мнению всего христианского мира, — говорил он Лютеру. — Я полон решимости использовать для этого мои королевства и владения, моих друзей, мое тело, мою кровь, мою жизнь и мою душу» 16. Так он и сделал. Но когда поднялась вся Европа — за или против Габсбургов, — то отрицание имевшихся разногласий в рамках христианского мира оказалось гибельным. Порой по принципиальным соображениям, порой из-за незначительной выгоды, а порой всего лишь из-за явной путаницы миллионы христиан отреклись от римской церкви. Протестанты и католики убивали друг друга; протестанты убивали других протестантов, и появлялось все больше интерпретаций их «протеста». Некоторые протестанты провозглашали второе пришествие, свободную любовь или коммунизм. Многие в итоге переходили к кровопролитию и буйству. И все они — каким бы ни был их протест, воинственным или мирным, — делали задачу Габсбургов все более трудной и все более дорогостоящей.