Андрей Юрганов - Категории русской средневековой культуры

В.К. Цодикович обратил внимание на то, что «в центральной Руси в XV-XVI вв., а в Галиции в XV - 1-й пол. XVI в. воздушные мытарства воспринимались проходами внутри змея. Позднее смысл такого изображения стал утрачиваться, а само оно выглядеть неканоничным — не соответствующим христианскому источнику. Поэтому змея мытарств заменили формой или буквально соответствующей воздушным мытарствам (Ярославль) или более понятной простонародной интерпретацией их в виде дороги и столпа мытарств (Галиция). Еще ранее замену змея формой речного потока мы отмечали во фреске школы Дионисия... В византийских же и западных Страшных Судах змея мытарств нет. Нет его и в греческом иконописном подлиннике... В вопросе о изобразительной трактовке мытарств на первый взгляд нет ничего завуалированного, поскольку в пространственном аспекте мытарства — это остановки в том пути, который проходит душа в царство небесное. Значит, каков этот путь, таковы и должны быть мытарства — если они проходят в змее, то это пространства внутри змея, по дороге — значит остановки (станции) в пути, в столпе — пространства внутри столпа. Собственно так и обстоит дело в двух последних случаях. В иконе из с. Долина ангелы с душею шествуют по дороге от одного мытарства к другому, которые представлены как крепостные башни с конусным шатром-кровлей. Рядом с башней подчеркнуто укрупненно показан нишеобразный вход в нее. Там сидит черт, предъявляющий душе обвинение в грехе, написанное на свитке. В иконах со столпом мытарств (из сел Багноватое, Трушевичи, Русской Быстры) второй половины XVI в. показан как бы разрез столпа, состоящий из двух половин. Левая половина расчерчена на 22 этажа-прямоугольника, в каждом из которых сидит черт, предъявляющий душе свиток с написанным на нем грехом. Душа, несомая взлетающим ангелом, показана перед чертом на каждом мытарстве в правой половине столпа, которая в иконах из сс. Багноватое и Русской Быстры лишена перегородок. То есть здесь мытарства как бы однооконные помещения-этажи, в которых сидят черти. Окна этих мытарств оформлены как прямоугольники (икона из с. Багноватое); в форме полуовальной арки (из с. Трушевичи), или же черти сидят внутри прямоугольных окон, вырезанных как бы в стволе дерева, которое венчалось воротами в звездное небо...» [739]

Итак, если душа проходит испытания, то попадает в рай, в противном случае ее ожидает ад. «Эти мытарства, — писал Н.В. Покровский, — представляют собой лишь процесс частного суда над душею...» Анализируя лицевые апокалипсисы XVII-XVIII вв., Н.В. Покровский обнаружил, что в них «мытарства., или собственно грехи сопровождаются олицетворением в виде зверей, птиц и пресмыкающихся». Например, в некоторых миниатюрах собака — это олицетворение зависти (от нее происходят наветы, ярость, вражда, распря, неблагодарение, убийство, памятозлобие, ненависть, радостолюбие и подражание); козел — это блуд; медведь — «чревобесие» (от чего происходят блуд, отрицание закона, лжеклятие, пьянство, любосластие, татьба, гортанобесие, нечистота...) [740].

Н.В. Покровский не ставил перед собой задачи исследовать время возникновения этих представлений. Характерны ли они для XVI века?

Анализ опричных казней дает основания предполагать, что символическое соотнесение грехов человеческих с животными существовало и раньше (вопрос этот еще нуждается в специальном исследовании). Мы лишь отметим то, что бросается в глаза, что очевидно. А. Шлихтинг описал такую любимую «забаву» царя: «Если тирану любо усладить свою душу охотой в Александровском дворце, то он приказывает зашить кого-нибудь из знатных лиц в шкуру медведяи зашитому выступать на четвереньках, на руках и на ногах. Наконец, он выпускает собак чудовищной величины, которые, принимая несчастного за зверя, разрывают и терзают его на глазах самого тирана и сыновей его...» [741]. Подобной же казни был подвергнут и новгородский архиепископ Леонид, который, по летописному рассказу, был затравлен собаками, «в медведно ошив». Джером Горсей описал «обратный» вариант, в котором уже медведь был настоящим, а жертвой его — человек. «В день св. Исайи царь приказал вывести огромных диких и свирепых медведей из темных клеток и укрытий, где их прятали... Потом привезли в специальное огражденное место около семи человек из главных мятежников, рослых и тучных монахов, каждый из которых держал крест и четки в одной руке и пику в 5 футов длины в другой, эти пики дали каждому по великой милости государя. Вслед за тем был спущен дикий медведь, который, рыча, бросался с остервенением на стены: крики и шум людей сделали его еще более свирепым, медведь учуял монаха по его жирной одежде, он с яростью набросился на него, поймал и раздробил ему голову, разорвал тело, живот, ноги и руки, как кот мышь, растерзал в клочки его платье, пока не дошел до его мяса, крови и костей...» [742]

Джером Горсей — представитель английских деловых кругов, жил в России с 1573-го по 1591 г., оставил три самостоятельных сочинения о России, в том числе несколько писем по «русским делам». Он происходил из знатного старинного Дорсетширского рода. Имя его отца Уильям Горсей; русские люди переозвучили имя Джерома, называя его Еремеем Ульяновым. Почти ничего не известно о том, чем занимался Горсей до своей поездки в Московию. Возможно, он служил в торговой Московской компании. Первые годы пребывания в России также остаются темным местом его биографии, лишь в 1580 г. он, занимавший тогда должность управляющего московской конторой Компании, привлек к себе внимание московских правительственных кругов хорошим знанием русского языка и готовностью выполнять некоторые поручения русского царя. В 1580 г. он отбыл в Англию послом Ивана IV; в том же году вернулся в Россию. В 1585-м отбыл в Англию послом Федора Ивановича, а через год вернулся в Россию уже послом Елизаветы. Такого рода посольские поручения разных государей он выполнял и в последующем... Вернувшись в Англию в 1591 г., Горсей поселился в Букингемском графстве, продолжая интересоваться событиями в далекой, но ставшей уже частью его судьбы, России. В 1603 г. он получил рыцарское звание. В 1610 г. стал шерифом Букингемского графства. Точная дата его смерти не установлена. Воспоминания Горсея частично публиковались уже при жизни автора. — См.: Горсей Джером. Записки о России. XVI — начало XVII в. М., 1990.

Царские казни не воспринимались современниками только как жестокость. Источники фиксируют, что «язык» опричных казней был им понятен. А.М. Курбский, призывая царя покаяться, писал в третьем послании, что «Господь повелевает никогоже прежде Суда [Страшного. — А.Ю .] осуждати» [743].

Представленный выше материал ничего окончательно не доказывает, указывая лишь на весьма вероятную связь большинства опричных казней с эсхатологической идеей. Этот материал заставляет задать два важных вопроса, ответы на которые, возможно, и помогут понять действия царя. Итак, в чем же заключалась суть ожиданий Страшного Суда на Руси в XVI в.? Как эти ожидания соотносились с осмыслением функций великокняжеской власти?