Генри Ли - История инквизиции

Чтобы понять значение и объем этих движений, мы должны помнить, насколько впечатлительны были люди того времени и как легко поддавались они увлечениям минуты. Читая рассказ о том, что Бертольд Ратисбонский часто проповедовал перед толпой в шестьдесят тысяч человек, мы понимаем, какую страшную силу держали в своих руках те, кто мог говорить перед такими массами, господствуя над их настроением, причем массы эти слепо и горячо стремились выйти из того несчастного положения, которое стало их уделом. Безотчетные вспышки энтузиазма, время от времени загоравшиеся в течение XIII века и перемещавшие центр Европы, свидетельствуют о духовном пробуждении общества от глубокого и продолжительного сна.

Франсиско де Сурбаран. Молящийся св. Франциск с черепом. Ок. 1658 г.

Умы, дотоле безмолвные и никем не руководимые, стали задаваться вопросом: неужели жизнь, полная тяжелых страданий, жизнь без всякого луча надежды на лучшее, была всем, чего можно было ждать от Евангелия? Церковь не сделала серьезной попытки к проведению в себе внутренней реформы и к подъему уважения к себе среди масс. Крайнее стремление к чему-то новому, к чему-то никому не известному зарождалось в сердцах и, как какая-то эпидемическая болезнь, распространялось по деревням и весям из страны в страну. Мы видим в Германии и во Франции новый крестовый поход детей, которых Григорий IX приветствовал, говоря, что они дают достойный подражания пример взрослым, столь мало думающим о защите от неверных колыбели человечества и веры.

Самым грозным и знаменательным проявлением этого всеобщего внутреннего беспокойства, этого заразительного энтузиазма было восстание крестьян, восстание первых бродячих банд, известных под именем Pastoureaux.

По всей вероятности, ни в одну эпоху всемирной истории положение низших классов общества не было печальнее и беспросветнее, чем в эпоху, изучаемую нами; ужасный афоризм феодального права, предоставлявшего виллану жаловаться на притеснявшего его сеньора только одному Богу, – mes par notre usage n'ail entre toi et ton vilein juge fors Dieu – в короткой фразе резюмирует все унижение и всю беспомощность большей части населения. Никогда, должно быть, человеческое достоинство не унижалось в такой отвратительной форме, как в знаменитом jus primae noctis.

С горькой иронией трувер Рутбеф говорит, что Сатана считает душу простолюдина чересчур низкой даже для ада; но, с другой стороны, нет для нее места и на небе, и она, таким образом, не находит себе пристанища даже на том свете после земной жизни, полной лишений. Во многих отношениях интересна и поучительна Церковь, которая проповедовала всеобщее братство и в то же время должна была являться посредницей между сеньором и его подданным и заслуживать за это признательность несчастного раба; на деле было всегда наоборот: он всегда относился к ней с ненавистью, и, когда обездоленные и несчастные поднимали свои восстания, они, разорвав свои оковы, в первую голову обрушивались на Церковь. [71]

Неожиданно на Пасхе 1251 года появился таинственный проповедник, известный под именем Венгра, человек уже немолодой, одно появление которого вызывало в народе страх и поклонение.

Он никогда не разжимал одной руки, и в ней, как он говорил, он носил рукопись, данную ему самолично Божьей Матерью и содержавшую в себе Ее наставления. Некоторые говорили, что в молодости он перешел в магометанство и долгое время жадно пил из зараженного источника магии в Толедо, пока не получил от самого Сатаны поручения увлечь на Восток безоружное население Европы, чтобы сделать, таким образом, христианский мир легкой добычей Вавилонского повелителя.

Вспоминали крестовый поход детей и утверждали, что этот же человек, силой своего колдовства, обезлюдил тогда так много домов, толкая детей массами на верную смерть от голода и холода.

Огромного роста, бледный, одаренный красноречием, увлекавшим толпу, говорящий свободно на французском, немецком и латинском языках, новый апостол пустился в путь, проповедуя по городам и селам против богатых и сильных, которые спокойно смотрели, что Святая Земля остается в руках неверных и что добрый король Людовик IX томится в неволе в Египте. Себялюбие и честолюбие дворян вывели Бога из терпения; чтобы спасти святые места и благочестивого короля, Бог обратился к бедным и униженным, к безоружным и не имеющим предводителей. Слова эти слушались с удовольствием, в особенности когда в них затрагивалось духовенство.

Нищенствующие ордены состоят из бродяг и лицемеров; цистерцианцы заботятся только о деньгах и землях; бенедиктинцы – гордецы и обжоры; каноники думают только о мирских благах и об удовлетворении плотских вожделений; епископы и их подчиненные заняты только тем, как бы выжать побольше денег, и для этого они не останавливаются ни перед каким обманом. Когда же речь заходила о Риме и папском дворе, то оратор не находил достаточно сильных слов для их обличения. Народ, ненависть и презрение которого к духовенству были безграничны, с удовольствием слушал эти речи и горячо присоединялся к движению, которое обещало ему, так или иначе, перемену всего строя. Пастухи бросали свои стада, земледельцы – свои плуги, не слушая приказаний своих сеньоров, и, безоружные, спешили по стопам Венгра, не думая о завтрашнем дне и не спрашивая о том, кто накормит их.

Не было также недостатка в людях, которые, занимая высокое положение и увлекшись общим возбуждением, воображали, что Бог проявит чудеса на пользу бедных и угнетенных, так как сильные мира не сумели оказать им помощи. Даже сама королева Бланш, мечтая спасти сына из плена, относилась одно время благосклонно к этому движению. Оно росло и достигло таких размеров, что в нем насчитывалось более ста тысяч человек, выступавших под сенью пятидесяти хоругвей, являвшихся эмблемой их будущих побед. Естественно, подобное восстание привлекало не одних только мирных и скромных людей. Едва это движение приняло размеры, обеспечивающие неприкосновенность его участникам, как к нему примкнули все элементы беспорядка, которых было немало в ту эпоху, таковы ruptarii и ribaldi, сыгравшие столь видную роль в альбигойских войнах. Они сбежались отовсюду, неся с собой ножи и кинжалы, сабли и топоры и придавая этому огромному полчищу еще более страшный вид. Не трудно понять, что насилия проявились тотчас же, так как виновность высших классов перед остальными была в то время настолько вопиюща, что неизбежно вызывала во время смут кровавые расправы.

11 июня 1251 года эта толпа вступила в Орлеан, вопреки воле епископа, но к удовольствию народа, хотя богатые горожане и заперлись благоразумно в своих жилищах. Все обошлось бы мирно, если бы один горячий студент университета не прервал проповеди Венгра и не уличил бы его в обмане; студент был тут же убит одним из присутствовавших; немедленно вспыхнули беспорядки; pastoureaux в неистовстве кинулись на орлеанское духовенство, разбивали дома духовных лиц, сжигали их книги, одних убили, а других бросили в Луару. Знаменательное явление: народ, как сообщают нам, смотрел на это как безучастный зритель. Епископ и все, кто успел скрыться от гнева толпы, бежали ночью и тотчас же предали город отлучению, чтобы наказать население за соучастие. Узнав об этом, королева Бланш воскликнула: "Бог свидетель, что я думала, что эти люди в своей простоте и святости возьмут Святую Землю! Но это какие-то обманщики, и да будут они отлучены и уничтожены!"