Лин Паль - История Империи монголов: До и после Чингисхана

После сего Ай-цзун повелел отправиться вельможе Лu-cu для сопровождения Цао-вана Окэ и вельможам Ахудаю и Ши-жуну в звании послов для заключения мира. Но прежде их отправления Субутай, услышав о сем, сказал: "Я получил повеление от императора напасть на город, другого ничего не знаю". И он тотчас стал осаждать Бянь-цзин".

Осада Бянь-цзиня началась с того, что Субеде внимательно оглядел ров у городской стены и велел тут же обнести его частоколом и забросать соломой. Это было произведено в кратчайшие сроки. Китайцам, которые боялись вступать в боевые действия, поскольку с монголами велись мирные переговоры, и не было императорского приказа, спокойно глядели со стены, как монголы уничтожали ров и подтащили осадные машины. Сам император выехал в город в сопровождении семерых всадников. Жители, которые должны были падать ниц перед своим сыном Неба, тут же стали валиться на колени и падать прямо в грязь, которая образовалась из-за недавно выпавшего дождя. Император сделал рукой знак, чтобы они не пазали и не пачкали одежду, но народ все равно валился, точно снопы. Так что сын Неба приказал жителям разойтись по домам, а сам поехал к солдатам.

Сопровождавшие императора просили, чтобы он надел хотя бы плащ (жители по неосторожности касались руками его одежды, что запрещалось китайскими законами под страхом смертной казни), но императору было не до оскорбления его величества, он отказался надевать плащ, сославшись на то, что у остальных воинов плащей не было. Он обращался к своим воинам с утешительными речами, а воины в ответ кричали «да славится император» и обещали честно идти в бой с монголами.

В юго-западной части города он заметил толпу человек из шестидесяти, которая о чем-то оживленно спорила. Император подъехал и спросил, о чем идет спор. Солдаты ему отвечали: «Монголы, снося землю и хворост, заваливают ров и совершили уже половину работы, а наш главнокомандующий Боса отдал приказание не пускать в них ни одной стрелы, опасаясь разрушить мирные переговоры. Какой это расчет, если рассудить здраво?» Император отвечал: «Для спокойствия народа я не откажусь быть вассалом и платить дань, если бы потребовали сего. Я имею только одного сына, который еще не достиг совершеннолетия, но и его теперь посылаю заложником. Имейте терпение. Если по отшествии Цао-вана неприятельские войска не отступят, умереть на сражении еще не будет поздно».

Его стали разубеждать, что на мир можно уже и не надеяться, что монголы все равно будут брать столицу приступом и лучше не допустить этого, чем дожидаться, когда всем придет скорая смерть. Тут Ай-цзун свое решение изменил и отдал приказ, «…чтобы войска, стоявшие на стене, начали стрельбу из луков. Тысячник по имени Лю-шэу, находившийся при вратах Си-шуй-мынь, остановил коня императорского и сказал государю: „Премудрый государь! Не верь коварным вельможам. По искоренении злонамеренных, монголы сами отступят“. Сопровождавшие Императора хотели бить Лю-шэу палками, но государь, удерживая их, сказал: „Он пьян, не делайте ему вопросов“». Тысячник не был пьян, он знал, что за одну пущенную со стен стрелу монголы столицу уничтожат.

Тем временем император показывал заботу о своих подданных: он лично перевязывал раны и поил вином воинов из своих рук, а также велел раздавать в награду золото и серебро из дворцовых кладовых. Тем не менее, хотя монголы подверглись обстрелу со стен, он отправил к ним Цао-ван Окэ. Монголы, как и можно было предположить, от города не отступили, даже стали его обстреливать, перед собой они по отлично проверенному рецепту шали пленных китайцев, даже женщин, стариков и детей, заставляя их носить на себе хворост и солому и засыпать ров. Поняв, что Цао-ван-Окэ послали не на переговоры, а попросту в плен, столичные войска осыпали монголов со стен градом стрел, тут же ров был засыпан, но уже не соломой, а свежими трупами.

Монголы подтащили к каждому углу городской стены пушки, и начался постоянный обстрел. Пушек, писал очевидец, было больше сотни, и стреляли они, не зная отдыха — и днем, и ночью.

«Ядра, — сообщает он, — беспрестанно падали в город, были разбиты все отбойные машины, но городская стена, выложенная из глины хулаогуаньской при чжоуском государе Чай-ши-цзуне, была тверда и плотна, подобно железу: от ударов ядер на ней образовались только впадины, повреждения не было. Итак, монголы за городским рвом сложили стену и на оной построили амбразуры и башни. Сия стена в окружности занимала 150 ли; проведенный вокруг оной ров в глубину и в ширину имел до двух сажен. Засим на земляном валу построили казармы в расстоянии на 40 шагов одну от другой, и в каждой из оных поместили по сто человек стражи. Цзиньский генерал Хэси охранял северо-западный угол города. При сильном напоре на сей угол монгольского войска Хэси от страха изменился в лице и не мог отдавать приказаний. Но его солдаты, помня слова государя, говоримые им неоднократно в утешение, дрались насмерть.

Монголы из воловьих кож сделали будочки и, в сих будочках подойдя к стене, раскапывали основание оной.

Тогда цзиньцы начинили порохом железные горшки, кои были спущены на цепях и, по достижении подкопа, издавали огонь, истребляющий кожу и человека. Еще пускали летучие огненные копья, кои, по вспышке в них пороха, жгли за десять шагов от себя, почему не осмеливался никто подходить к ним. Монголы, из страха к сим двум вещам, прекратили осаду.

В беспрерывных сражениях при их осаде города, продолжавшихся 16 суток, пало с обеих сторон убитыми до миллиона людей. Монгольский главнокомандующий Субутай видел невозможность овладеть городом и прислал посла, который говорил государю Ай-цзуну: „Между двумя государствами открыты мирные переговоры. Должно ли в то же время производить войну?“ Император Ай-цзун согласился на предложение и послал вельможу Ян-цзюй-женя угостить обедом монголов и поднести подарки, состоявшие из дорогих металлов и других вещей. После сего монголы отступили от города.

Генерал Хэси, по случаю отступления монгольского войска, хотел поднести императору поздравительный доклад. Другие министры не были согласны с ним. Но Хэси, приписывая себе успех в защите столицы, сильно настаивал на сем и, призвав Юань-хао-вэня, сказал: „Уже три дня, как отступил неприятель. Почему доселе не представляете поздравительного доклада?“ Он приказал ему немедленно позвать академика (хань-линь-юань) и написать поздравительный доклад.

Юань-хао-вэнь объявил его слова министрам. Тогда Сэлэ сказал Хэси: „В древности клятва под городскими стенами считалась за стыд. Тем паче, следует ли поздравлять с отступлением неприятеля?“ Хэси, рассердившись, отвечал ему: „Престол спасен, государь свободен от опасности. Ужели и сие для вас не составляет радости?“ На следующий день, когда явился в Сенат Чжан-тянь-жень, Юань-хао-вэнь пересказал ему сей разговор. „Бесстыдный человек!“ — сказал Чжан-тянь-жень. После сего он обратился к министрам и сказал: „Государь весьма стыдился того, что неприятель подступил под столицу. Между тем слышно, что чиновники хотят приносить поздравления. Ужели это возможно?“».