Иван Трофимов - Поиски и находки в московских архивах

Мысль о совершенствовании человечества особенно близка молодому Белинскому. Так, в «Рассуждении о воспитании» он писал: «Человек, чтобы достигнуть возможного совершенства, должен просветить душу науками... Впрочем, человеку для достижения возможного совершенства сего еще мало: он должен знать свои отношения к ближним, различные обязанности в рассуждении оных...» Как справедливо замечает В. С. Нечаева, Белинский следовал в этом отношении за Радищевым, у которого крестецкий дворянин, поучая сыновей, сначала внушал им «правила единожития, елико то касаться может до нас самих», а потом «правила общежития».

Автор статьи о книге Дроздова искренне верит в торжество человеческого разума, в поступательное развитие его сознания. Он признает разум единственной подлинной основой познания, нравственности, этических идей, нравственных поступков человека: «Сознание бесконечно как вселенная, но оно возможно только под формою пространства и времени, следовательно, конечного сознания, как свободного от всякой формы и исключающего все, кроме себя, нет и быть не может, а есть прогрессивное и бесконечное приближение к нему, без достижения его. Из этого закона, который есть закон необходимости, выходит, тоже необходимо, закон нашего бессмертия, нашего индивидуального существования за гробом, под новою формою, но с сознанием прошлого сознания, без которого нет индивидуальности. Человек создан для сознания, следовательно, и его жизнь должна состоять в беспрерывном развитии этого сознания, а так как сознание бесконечно, то и жизнь человека должна быть беспрерывным и никогда не оканчивающимся переходом из низшего сознания в высшее». По убеждению критика, развитие сознания есть беспрерывный ход вперед. Жизнь бесконечна, а смерть есть только перемена низшей формы на высшую: «Иначе, какое бы значение имели все эти мириады миров, это пространство без границ, это материя без конца? И неужели в этой бесконечной вселенной, в этой бездонной пучине создания, наша земля есть центр, а все прочие миры ее аксессуары, ее принадлежность?»

Белинский верит в светлое будущее, в «жизненность человечества и исторический прогресс». Для него история человечества не «бессмысленная сказка, без начала, без конца», а непрерывное развитие и совершенствование человечества, постоянное стремление к жизненному идеалу. С глубокой убежденностью он заявляет: «...нет — она будет, она наступит, пора... преображения мира», когда «не будет ни бедного, ни богатого, ни раба, ни господина, ни верного, ни неверного... когда все люди признают друг в друге своих братий во Христе».

Здесь под внешне завуалированной религиозно-мистической оболочкой высказана глубокая прогрессивная мысль: человечество в будущем обретет подлинную социальную гармонию, завоюет себе справедливый общественный строй. Весьма примечательны и следующие слова:

«Но когда же наступит это время?» — спрашивают с насмешкою сильные мира сего. — Несмысленные, разве не видите, разве не замечаете, что уже наступает оно, наступает царствие божие? ... Но, — говорят сильные мира сего, — пусть осуществится на земле эта идеальная, мечтательная утопия; но зачем же не насладятся ею все те, которые своим участием в общей человеческой жизни, своими подвигами на поприще самосовершенствования, приготовили ее! Зачем они были только ступенью к блаженству других, а себе взяли на долю одно страдание? Да и самые те, которые дождутся этой эпохи всеобщего сознания, разве они будут вечно блаженные; разве сознание сделает их бессмертными?! Мечта, мечта — больше ничего!.. Несмысленные, а если это мечта, то что же составляет вашу действительность? Неужели ваши нищенские наслаждения благами внешней жизни? Как же ограниченны ваши желания, как же тесен горизонт вашей духовной сферы! Из чего же вы живете, из чего страдаете? Жалкие слепцы! тот уже получил, кто желал; тот уже достиг, кто стремился; тот уже насладился высшим блаженством, кто сознал его возможность...» Белинский говорит о необходимости равного развития людей, о всемирном их сближении во имя достижения общей цели человечества, во имя жизненного идеала, во имя «общей жизни мироздания». Он стремится не только возвеличить человека, но и показать его таким, каким он должен быть во всем своем достоинстве. Он славит сильного духом человека, который «твердо и мужественно решает сбросить с себя постыдные путы — мелочных отношений жизни, препятствующих ему идти свободно и победоносно к великой цели его бытия».

Критик резко порицает всех реакционеров и рутинеров, ревнителей «мрака и ненависти», пресмыкающихся в грязи, задерживающих совершенствование человечества и достижение жизненного идеала. Обращаясь к консерваторам, «детям мрака и ненависти», он пишет: «У вас нет веры в жизненность человечества и исторический прогресс ее, потому что у вас нет веры в свое собственное человеческое достоинство, нет веры в свое чувство и свой разум, или, лучше сказать, у вас нет чувства, нет разума... Для вас нет наслаждения прекрасным; для вас одно наслаждение — пачкать все прекрасное в той грязи, в которой вы пресмыкаетесь. Так пресмыкайтесь же в грязи, дети мрака и ненависти!..

Нет — не мечта, не призрак она, эта жизнь, чудесная и таинственная, и не сказка она, недосказанная и бессистемная, но драма, полная движения и силы, эпопея, величественная и стройная, эпопея индийская, разрешающаяся на тысячи эпизодов, из которых каждый есть особенная поэма и которые все связаны единством начала и образуют собою одну великую поэму, чем дальше идущую, тем шире и могущественнее развивающуюся, тем чудеснее и заманчивее блистающую таинственным и немерцающим светом своего содержания, один раз начинающаяся и никогда, никогда не оканчивающаяся...»

В статье мы находим также интересные суждения об искусстве, о его роли в жизни человека. Критик, в частности, отвергает умозрительное, чистое искусство, порицает поэзию, связанную с ползучим эмпиризмом.

По его глубокому убеждению, подлинное произведение искусства, «возвышая душу человека, делает его благороднее». Подлинная поэзия не должна быть предметом сибаритской «забавы», «невинным препровождением времени, вроде карточной игры или танцев». Он порицает оторванное от жизни эмпирическое искусство и отстаивает поэзию жизненной правды. «Но нет и тогда, — пишет критик, — когда опровергнут мои основные понятия о поэзии, я не соглашусь с моими противниками: только тогда для меня уже не будет поэзии, поэзия превратится в ремесло, в забаву, в невинное препровождение времени, вроде карточной игры или танцев. В противном же случае, пусть какой-нибудь рутинер вырывает мою мысль, лукаво умалчивая о предыдущем, из которого она выведена, и последующем, которым она оправдывается; пускай какой-нибудь «журнальный работник» ругает меня своим же именем, попрекает своим же ремеслом: какое мне до этого дело? — Недобросовестное искажение чужой мысли обнаруживает бессилие нападающего, и его брань есть сознание этого бессилия».