Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Во второй комнатке жил у нас постоянный квартирант Михалев, работал он шофером на сельповской полуторатонной машине ГАЗ АЛ. Я часто с ним ездил по району, а иногда и в Починок. В 1939 году его призвали в армию. Вместо него у нас поселился Качурин. Приехал он из Дорогобужа, где оставил свою семью: жену и двоих детей. Работал он начальником базы заготконторы. Работа у него была денежная, дело он знал хорошо, но был алкоголиком. Обычно он покупал водку десятками бутылок, выпьет полстакана, немного опьянеет и чувствует себя нормально. С началом войны с Финляндией водки в магазинах не стало, достать ее было очень трудно. Качурин слег, заболел, у него тряслись руки, голова и ноги, он себе места не находил. Когда я спросил, не вызвать ли врача, он ответил, что лучшим врачом будет 100 граммов водки или хотя бы денатурата. У него была просто алкогольная лихорадка. Мне мать сказала, чтобы я сбегал к тете-маме, спросил, нет ли у нее денатурата. Когда я принес четвертинку денатурата, налил немного в стакан и подал Качурину, он готов был меня расцеловать. Выпив денатурат, спустя 15–20 минут наш Качурин стал обычным человеком, как будто ничего с ним и не было.

В зимние месяцы 1938 и 1939 годов у нас на квартире проживала Нюра Маслова. Родители ее жили в 15 км от поселка. Школы у них не было, а пешком ходить далеко. Нюра училась с моей старшей сестрой, успевала плохо и в 8-м классе осталась на второй год. Ее перевели в вечернюю школу в один класс со мной. Нюра была очень тихой и застенчивой девушкой, всех стеснялась, голосок тихий, порой приходилось переспрашивать ее, так тихо она говорила. Часто мне приходилось ей объяснять уроки, но доходило до нее все очень туго, особенно математика, физика, химия. Не знаю, как это случилось, но я крепко полюбил эту девушку. Мне хотелось все время видеть ее, помогать ей. Старался вместе с ней ходить в школу и возвращаться домой, но признаться в своих чувствах не смел. Часто в перерывах между уроками мы в коридоре школы устраивали танцы. Танцевать я не умел, но когда Нюру кто-либо из ребят приглашал танцевать, я страшно ревновал и готов был затеять драку с товарищем. Это была моя первая любовь. У Нюры был дядя, Космачевский, заведующий учебной частью школы, учитель математики. Когда ему предоставили квартиру при школе, он взял Нюру к себе, и она жила у них. Когда Нюра от нас ушла, видеться с ней мне стало трудней, порой с целью увидеть ее я помногу раз проходил по улице, где они жили. В период каникул Нюра уезжала в деревню, я немного забывался, но, вспоминая ее, сильно тосковал. Было много и других хороших девушек, таких как Леля Разумкова, Катя Царева и другие, с которыми было так просто, легко и весело, но это были только увлечения, а с Нюрой было совсем другое. Нюра не догадывалась о моей любви к ней, и мне казалось, что если я ей объяснюсь в любви, она меня осмеет, поэтому я ей ничего не говорил, и тайна эта осталась вечной.

После окончания 10-го класса Нюра уехала в деревню, началась война. В 1943 году после освобождения Монастырщины я узнал ее адрес и написал ей письмо. В ответном письме она мне сообщила, что в начале июля 1941 года ее послали угонять колхозный скот в тыл страны, так она попала в Московскую область, где жила до освобождения своей Родины. Затем она приехала домой, поступила учиться в учительский институт, который окончила в 1946 году и была направлена на работу в один из районов Смоленской области. Связь с ней с 1946 года у меня, за неимением ее адреса, прекратилась.

Так окончилась моя первая любовь, она была и последней, ибо такого чувства в своей жизни я больше не испытывал.

В конце мая 1941 года мы сдали экзамены и получили аттестаты о среднем образовании. У меня были только хорошие и отличные оценки. Я начал деятельную подготовку к поступлению в военное училище. После объявления в газетах о наборе курсантов в училище я послал заявление в Ленинградское военно-медицинское училище, в Одесское военно-морское и какое-то бронетанковое училище и решил, с какого училища раньше придет ответ, туда и поеду. Меня родные отговаривали, советовали поступать в институт, но я был неумолим. Мне нужно было получить паспорт. Я пошел в ЗАГС за метрической выпиской. Прочитав метрическую выписку, я ее подал обратно и говорю, что у меня неправильно написано имя, зовут меня Бома, а в справке написано Абрам, что, мол, это вы, наверное, ошиблись. Мне ответили, что в книге именно и значится Абрам, показали мне книгу с записью. Я был ошеломлен, узнав о своем новом имени. Возвратившись домой, я спросил дедушку, что все это значит, он ответил, что Бома и Абрам это одно и то же. Так, на 18 году жизни я узнал свое юридически правильное имя. Но до сих пор все мои знакомые и оставшиеся в живых родственники называют меня Бомой — Борисом. Получив паспорт, подготовил все необходимые документы, ждал ответа из училищ, куда послал свои заявления. Первый ответ я получил из Ленинградского военно-медицинского училища. С ответом я побежал в военкомат. Там мне оформили проездные документы, и я 2 июня 1941 года выехал в училище. В огромном незнакомом Ленинграде мне с большим трудом удалось найти училище. Я сдал документы, прошел все формальности и был определен в казарму, где уже проживало много таких, как я. Всего несколько дней мне пришлось жить по военному распорядку, где все делалось строем: подъем, физзарядка и прием пищи. Вступительные экзамены сдавали с одновременным прохождением медицинской комиссии. Я успел сдать два экзамена: по химии и сочинение. Экзамены я сдал хорошо, но на медицинской комиссии меня признали непригодным для поступления в военное училище из-за плоскостопия. На 6-й день пребывания в училище, где мне уже довелось отведать пищу двух вегетарианских дней, где кроме воблы, супа с сухариками и чая с сахаром, ничего не давали, я понял, что мне не очень-то здесь нравится. Узнав о том, что в училище по состоянию здоровья не принят, я в этот же день выехал из Ленинграда. Недалеко от Ленинграда на ст. Луга жила моя тетя Маша (мамина сестра) с семьей: мужем и двумя девочками Лилей и Броней. Я решил к ним заехать и, будучи очень хорошо принятым, пробыл у них более 10 дней. У них был велосипед, садик, вокруг сосновый бор, речка. Я очень хорошо у них отдохнул и 20 июня выехал домой. Приехал я домой в 11.00 22 июня 1941 года. Подходя к дому, я увидел настежь распахнутые окна. В доме, кроме дедушки, никого не было, все были в поле. Я поставил чемодан, разделся, перекусил и решил отдохнуть. Ночь в поезде не спал, трясся в автобусе, устал. Лег на свою кушетку, но уснуть никак не мог. В 11 часов 56 минут начали передавать по радио позывные сигналы о важном сообщении. Ровно в 12.00 по радио выступил Министр иностранных дел Молотов, который сообщил о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу Родину. Я был очень взволнован этим неожиданным сообщением. Ведь у нас была договоренность о ненападении, все время нам говорили, что война с Германией маловероятна, и вдруг вероломное нападение. Мы, я имею в виду молодежь, были уверены в непобедимости нашей Красной Армии, были воспитаны в духе патриотических песен, и я, как и все мои товарищи, считал, что гитлеровская Германия будет раздавлена в несколько недель, что Гитлер совершил большую ошибку. Мы с ребятами сравнивали его с моськой из крыловской басни, лаявшей на слона. Никто из нас тогда и думать не смел, что наш родной поселок через несколько недель будет оккупирован фашистскими войсками.