Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Вечером 9 августа после очередного доклада командиру полка о боях за день, о подбитых танках, а их уже стало 4, он меня похвалил и сказал, что представит меня к награде. Вместе с тем он потребовал, чтобы батальон в ночь на 10 августа попытался захватить соседнюю деревню справа и соединиться с соседями кавалеристами, а ночью он переправит весь полк и сменит наш батальон. В заключение он мне сказал, что приказ о захвате деревни должен быть выполнен во что бы то ни стало, иначе я пойду под трибунал. В этот вечер я допустил большую ошибку, направившись к телефону один, без ординарца. Он у меня был старенький, мне его было жаль, он сильно устал, и я велел ему отдыхать, а пошел один.

Пока я разговаривал с командиром полка, стало быстро темнеть. Возвращался я на свой КП уже в полной темноте. Кругом стояла зловещая тишина, ни единого выстрела, лишь далеко где-то справа и слева стоял сплошной гул боя.

Я взял направление движения к своему КП и, пройдя довольно большое расстояние, вышел на какую-то дорожку, сразу подумав, что сбился с пути, но куда идти, в каком направлении? Немного подождал, может, увижу свет ракеты немцев, обычно они часто освещали свой передний край. Но тут как назло ни одной ракеты. Ничего не увидев и не услышав, я пошел по дорожке и вскоре понял, что спускаюсь в какой-то овражек. Затем я разглядел силуэты больших деревьев и дом. Я сразу понял, что заблудился и попал к деревне, которую нам предстояло ночью атаковать и захватить.

Не успел я опомниться, как услышал немецкую речь. Я залег в кювет дороги, мимо меня прошла группа немцев, освещая себе дорогу фонариком. Это шла смена караулов. Я достал пистолет и решил, если меня заметят, буду сопротивляться, но живым не сдамся. Когда немцы спустились в овраг, в небо взвились осветительные ракеты, стало светло, как днем. Я хорошо разглядел вдоль оврага оборудованные огневые позиции, пулеметы, в самом овраге слева от дороги стояли 81 мм минометы. Когда прошла смена постов и все стихло, я решил пробираться к своим. Поднявшись из кювета, я вдоль дороги направился в обратный путь, стараясь двигаться как можно тише. Когда поравнялся с краем оврага, вдруг засветилась ракета, я сразу упал на траву почти рядом с немецким пулеметом. Когда ракета погасла, я вскочил и во весь дух бросился бежать, немцы осветили местность и стали по мне стрелять. Пули беспрерывно свистели надо мной, с боков, но я бежал не думая, что одна из них может оборвать мою жизнь. К счастью, на моем пути оказался стожок сена. Я упал, подполз к стожку и еле отдышался. На этот раз пуля меня не достала. Отдышавшись, я побрел искать свой батальон, по пути несколько раз спотыкался о трупы убитых немцев и падал. Наконец, я услышал сильный храп. В стоге сена спала группа солдат. Это были солдаты 9-й роты. Через них я собрал командиров рот, поставил задачу на захват деревни, заведомо зная, что без артиллерии и минометов нам это сделать не удастся, но приказ нужно было выполнять. Примерно к 3.00 ночи были собраны роты и сосредоточены для атаки. Дело шло к рассвету, надо было спешить, ибо на голой равнинной местности днем нас могли расстрелять как куропаток. Вначале ползком, а затем в рост личный состав батальона пошел в атаку. Кто-то из солдат справа начал преждевременно стрелять, и немцы сразу, осветив местность, открыли ураганный огонь из пулеметов, автоматов и минометов. Не добежав метров 50 до оврага, неся большие потери, батальон залег. Уже начало светать. Огонь немцев был настолько плотным, что головы поднять нельзя было. Я передал по цепи всем окапываться. Рядом со мной окапывался солдат, когда он себе сделал ячейку для стрельбы лежа, я попросил у него лопатку, своей у меня не было. Стал окапываться, огонь немцев не ослабел. Поднявшись на левом локте, правой рукой копал себе ячейку. Вдруг я ощутил два сильных удара в правую щеку и ожог. Опустив голову, я сплюнул на ладонь несколько своих зубов, а изо рта хлынула кровь. Я понял, что ранен. Метрах в 20 от меня стоял стожок сена.

Я покатился к нему, там нашел женскую косынку, которой сильно затянул себе рот. Кровь заполнила рот, и я ее глотал, пока меня не стало тошнить. Я развязал платок, и кровь потекла по шее, по телу, нечем было ее остановить. Истекая кровью, я как-то стал безразличен ко всему, постепенно силы меня покидали.

Часов в 12.00 10 августа к нам на выручку подходили 2-й батальон нашего полка и кавалеристы, которые пытались пробиться к своим справа от нас. Они наступали прямо на нас в направлении деревни, которую мы так и не взяли.

Немцы их расстреливали в упор. Прямо на меня бежал старший лейтенант кавалерист, такой коренастый плотный мужчина, весь в ремнях с пистолетом в руке. Когда был метрах в десяти, я видел, как несколько пуль пробили ему грудь, и он замертво упал у моих ног. Атака кавалеристов и нашего 2-го батальона захлебнулась. Командиру полка уже было известно, что я ранен, и лишь с наступлением темноты ко мне пробрался ст. лейтенант, я его раньше не знал, с посыльным из полка и сказал мне, что прибыл меня сменить. Было уже совсем темно, когда я, собрав последние силы, поднялся и направился в деревню, где находился санвзвод нашего батальона. По дороге я упал, потерял сознание. Кто-то меня подобрал, очнулся я уже в своей санчасти, когда фельдшер делал мне перевязку. Кто-то с меня снял сумку и сапоги, видимо, решив, что мертв. После перевязки меня положили в сарай на сено, где лежало уже немало раненых. Ночь провел в забытьи, а утром меня подняли, вывели на улицу и посадили на повозку, где уже лежали двое солдат без конечностей. Оказывается, в ночь на 11 августа через реку был наведен понтонный мост, и почти весь наш полк и другие части сумели переправиться.

Только наша повозка тронулась, как в небе появилось 27 самолетов-штурмовиков с черными страшными крестами. Они стали в круг и, включив свои сирены, начали бомбить нашу деревушку. Моего повозочного как ветром сдуло. Не знаю, откуда у меня хватило сил, я соскочил с повозки, схватил вожжи и стал гнать лошадей от дома к полю, отогнав повозку метров на 500, я остановился и увидел, как самолет, снизившись над нашей санчастью, сбросил бомбу и угодил прямо в дом. Дом мгновенно загорелся, и все раненые, находившиеся там, сгорели. После ухода самолетов появился наш повозочный и погнал лошадей к переправе. Понтонный мост был разрушен, у реки лежало много убитых, а в щелях раненые, ожидавшие переправы. Среди них я увидел нашего командира роты капитана Бергольца. Он лежал навзничь и кричал, чтобы его пристрелили, он был ранен в ягодицу, пуля вышла вперед и оторвала ему член и яички. Как он мучился, было страшно смотреть. Несколько часов мы ждали переправы. Наконец, с того берега подогнали резиновую лодку, в которой нас четверых раненых переправили на восточный берег. Там нас встречал врач полка. Он мне сказал, что санчасть полка постоянно бомбят и, если я могу, надо как можно быстрее уходить в тыл, в эвакогоспиталь. Следующим рейсом была переправлена еще группа раненых. Среди них был наш санинструктор. Он был сильно контужен, но ранений у него не было. Он мне и объяснил, что бомбой, попавшей в санчасть, убило фельдшера и его жену, сгорели раненые, а он ударной волной был выброшен в окно, но отделался лишь ушибами и контузией. Мы с ним и решили двигаться вдвоем в эвакогоспиталь. Шли мы двое суток. Дорога сплошь была забита машинами и повозками, разбитыми немецкой авиацией, трупами лошадей. К ночи 11 августа мы подошли к какой-то деревне и попросились в дом переночевать. На стук ответила бабка, сказала, что не пустит, ибо у нее уже полный дом ночлежников. Санинструктор стал так сильно стучать, что бабка испугалась, что разлетится дверь, и открыла. В доме было пусто, никаких ночлежников. Когда она увидела меня с забинтованным лицом, всего окровавленного, она сжалилась, даже побежала в огород. Накопала чугунок еще совсем молодой картошки и поставила ее варить. Потом она нас пригласила к столу, но есть я не мог. Лишь маленькие кусочки картофеля я проталкивал пальцем в рот и, не жевавши, глотал, ибо был очень голоден и измучен.