Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Полы мы натирали швабрами по нескольку раз и насухо вытирали, после чего докладывали старшине Демину. Он каждый раз вставал, в кальсонах и тапочках выходил в казарму, проверял чистоту носком тапка и довольно часто заставлял перемывать полы заново. Так мытье полов и заканчивалось только к подъему, а потом без сна и отдыха — вновь на занятия. Старшина Демин любил, чтобы рота шла в столовую и обратно с песней, но не всегда хотелось петь нам, курсантам. Как только рота трогалась в столовую, он давал команду запевалам, а нас было четверо, по одному от каждого взвода. Если мы не запевали, Демин командовал: «Бегом марш до столовой и обратно». А на прием пищи отводилось строго ограниченное время, и если рота в указанное время не укладывалась, она оставалась без пищи, таков уж закон был в училище. Хоть такое случалось и редко, но с таким старшиной, как наш, это иногда случалось. Однажды мы упорно не хотели петь, Демин прогнал нас бегом до столовой и обратно, потом все же мы запели, но пришли мы в столовую с опозданием. Первое блюдо глотали не жуя, на второе была картошка с отварной рыбой. Время обеда кончалось, а оставлять часть обеда никому не хотелось. Я, как и все, быстро проглатывал пищу, вдруг в горле у меня застряла кость, и я стал задыхаться. Меня отвели в санчасть и извлекли из горла большую кость, с тех пор я рыбу ем очень медленно.

Преподаватели училища нам передавали свой богатый боевой опыт, учили командовать подразделением, вести бойцов в наступление и обороняться, окапываться и строить инженерные сооружения, в общем, переносить все тяготы и лишения военной службы. Я много внимания уделял тактической подготовке, изучению военной топографии, почему-то эти предметы мне особенно полюбились. Как-то в конце февраля мы провели в лесу трое суток, когда отрабатывали ориентирование на местности днем и ночью, движение по азимуту. Мы с полной выкладкой с сухим пайком на трое суток совершили лыжный переход и расположились в лесу. Было очень холодно, начали строить шалаши из еловых веток, развели несколько костров и, прижимаясь друг к другу, улеглись спать. За трое суток занятий по ориентированию мы очень многое узнали. Мне они очень пригодились в боевой обстановке.

Много хорошего и важного получили мы в училище, пережитые там трудности впоследствии помогли нам выстоять на фронте.

Приближалась весна, а вместе с ней и окончание нашей учебы.

12 апреля 1942 года наш батальон был поднят по тревоге. Нам объявили, что учеба наша окончена и что сегодня мы отправляемся на фронт. Выпуск не состоялся. Было очень жаль после полугодовой учебы в трудных условиях убывать на фронт рядовыми солдатами.

Признаться, я в училище прилагал все силы и способности, чтобы хорошо учиться. Порой казалось, что уж больше не выдержу, особенно в походах, но, мобилизовав все силы свои, не отставал, а зачастую и опережал других, потому и считался неплохим курсантом. И вот мы убываем на фронт в том же составе, как и учились, только офицеры оставались в училище. Начальником эшелона был наш командир батальона подполковник Турубанов. Перед отправкой в училище состоялся митинг, нас призывали не щадя своих сил громить фашистских захватчиков.

Нам подали товарный состав. Вагоны были оборудованы двухъярусными нарами, посредине вагона проход, а по краям 2 печки-чугунки. Вечером поезд тронулся. Куда нас отправляют, мы не знали, знали, что на Запад. Сухим пайком эшелон был обеспечен на 4 суток, а прибыли в Москву только на 12-е сутки.

Так как в пути было много всевозможных событий, и приятных и неприятных, о некоторых из них хотелось бы вспомнить.

Вместе с нами отправились на фронт и младшие командиры, в том числе старшина роты Демин. Так как ко многим он был несправедлив и порой даже жесток, решили ему отплатить за все. Накрыв его шинелями и повалив на пол, его били до тех пор, пока он потерял силы сопротивляться.

На одной из станций в наш вагон прибыл подполковник Турбанов, но, не добившись выдачи инициатора происшествия, приказал Демина с поезда снять и отправить в госпиталь, пообещав с нами еще разобраться. На больших станциях мы ходили кушать в столовые, но большую часть пути остановки приходились на мелкие станции. Сухой паек кончился, есть было нечего и некоторые «шустрые» курсанты стали срывать пломбы с вагонов проходящих поездов в поисках съестного. В одном из вагонов были обнаружены сухари в мешках. Разумеется, их начали растаскивать по вагонам, но охранникам поезда удалось двоих курсантов задержать с сухарями и сопроводить их в комендатуру.

К нам прибыло начальство, обыскали все вагоны, и все найденные мешки с сухарями были возвращены, однако задержанных курсантов на следующий день судил выездной суд военного трибунала и приговорил их к расстрелу. Для всех нас это было хорошим уроком, и в дальнейшем никто и не помышлял о срыве пломб с вагонов. На одной из больших станций нас построили между путями, и какой-то полковник зачитал приказ Уральского военного округа о присвоении воинских званий выпускникам нашего училища, чего мы и не ожидали. Воинские звания «лейтенант», «младший лейтенант» и «старшина» были присвоены всем нашим выпускникам.

Из нашей четвертой роты воинское звание «лейтенант» было присвоено восьми курсантам, в том числе и мне, чему я был бесконечно рад. Тут же нам вручили петлицы и кубики, и вскоре мы их пришили и прикрепили к гимнастеркам и шинелям.

В Москву мы прибыли 13 апреля 1942 года и поступили в резерв Западного фронта. Питались мы в офицерской столовой на окраине Москвы, размещались там же в одной из казарм. 24 апреля 1942 года нас выстроили и зачитали приказ о распределении по соединениям Западного фронта.

Около 100 новоиспеченных командиров направлялись в 354-ю стрелковую дивизию, которая занимала оборону восточнее г. Гжатска Смоленской области. В этой группе был и я, и мои друзья-земляки.

354-я стрелковая дивизия в предыдущих боях под Москвой понесла большие потери, особенно в командном составе низшего звена. В штабе дивизии, примерно в 10–12 км от переднего края, в лесу, нас построили и распределили по полкам дивизии. Значительная группа командиров, в их числе и я, были направлены в 1199-й стрелковый полк, где мы были назначены командирами стрелковых взводов. Я был назначен командиром 2-го взвода 9-й стрелковой роты 3-го стрелкового батальона.

В моем взводе были одни «старички» в возрасте 30–45 лет, а мне было чуть больше 18-ти. Но приняли они меня доброжелательно. Я им откровенно признался, что в настоящих боях еще не участвовал, но кое-чему в военном училище меня научили. Фронт обороны взвода тянулся 600 метров. Траншеи были полного профиля, хорошо были устроены огневые позиции пулеметов и подбрустверные блиндажи, в которых хранились боеприпасы и отдыхали свободные от вахты солдаты. Я спал в одном из блиндажей вместе с солдатами, своего блиндажа у меня не было. От солдат, уже побывавших в боях, я многое узнал о фронтовой жизни. Не чурался их советов и многому от них научился. Ставил себя равным с ними, и им это нравилось, поэтому охотно и беспрекословно меня слушались. На нашем участке фронта в то время было относительно спокойно. Велась артиллерийская и пулеметная перестрелка. Как говорится, шли бои местного значения. Не долго мне довелось командовать взводом. В конце мая 1942 года меня вызвали в штаб полка и предложили вступить в должность старшего адъютанта (начальника штаба) нашего же 3-го стрелкового батальона, так как предыдущего НШ за какую-то провинность от должности отстранили. Не имея никакого представления о работе начальника штаба батальона, я сначала отказался, но после уговоров начальника штаба полка согласился. А выбор пал именно на меня потому, что из всей группы наших выпускников, попавших в 1199-й сп, в звании «лейтенанта» был тогда только я, остальные в звании «младший лейтенант». Таким образом, с 1 июня 1942 года я стал начальником штаба (или ст. адъютантом) 3-го стрелкового батальона 1199-го стрелкового полка, 354-й стрелковой дивизии.