Жорж Дюби - Трехчастная модель, или представления средневекового общества о себе самом

Франкские епископы больше не дают себе труда украшать собою королевский двор, потому что больше не видят в том выгоды для себя. Отныне очевидно, что Капетинг уже не в силах действенно защищать высокую Церковь. Епископам не на кого надеяться. Им приходится самим справляться с трудностями. Их собратья на Юге королевства давно к тому привыкли. Почему же, подобно им, не пойти дальше, не подменить собой короля и, будучи также миропомазанниками, не взять на себя защиту земного порядка? Открыто. Или хотя бы исподволь. Перед лицом все множащихся угроз (а самая тревожная опасность для прелатов — оказаться один на один с местными светскими властителями, с герцогами, с графами, с кастелянами) идеи сыплются со всех сторон. В замкнутом мирке людей высокообразованных, уверенных в собственной богодухновенности и продолжающих встречаться если не при королевском дворе, то на других собраниях - диспутах, слушающих собственные речи и охотно возражающих другим, разделенных на кружки, на кланы, в мирке, где священники наблюдают, как становятся все более многочисленными и дерзкими монахи, так как структуры Церкви, другой стороны всеобщей смуты, тоже меняются, — в этом мирке разгорается страстная, словообильная полемика. Предложения, контрпредложения. Идеологические новации внезапно обретают смелость. В этой сутолоке выковывается система Герарда и Адальберона. Завязываются узелки, стягивающие воедино тему необходимого неравенства, тему подобия между человеческим обществом и обществом ангельским и, наконец, тему трех функций. Эта система противостоит другим, заклеймленным в пылу споров как ловушки Сатаны, способствующие распространению беспорядка. Модель, заключавшая в себе постулат трифункциональности, была провозглашена в противовес трем соперничающим моделям, также выстроенным для того, чтобы возместить слабость капетингской монархии, играющим на этой слабости и ставящим на нее; речь идет о модели еретической, модели мира Божьего и модели монашеской.

Три идеи, с которыми сражались Адальберон и Герард, были принесены мощными течениями, бравшими начало на Юге. Мы не поймем истинных масштабов столкновения, если не сумеем поместить напротив франкского, каролингского наследия, того, что остается от него в оттоновских или капетингских землях, напротив культурного возрождения, с которым напрямую связаны представления епископа Камбрейского и епископа Ланского, другую латинскую цивилизацию, на сей раз не воскрешенную усилиями эрудитов. Ибо она никогда и не умирала в провинциях, где то, что было глубоко внедрено Римом, не утратило всей своей жизненной силы, на тех территориях, где франки оставались пришельцами, захватчиками, не способными до конца проникнуть в национальные традиции — ломбардские, готские, провансальские, аквитанские, бургундские, — на пространстве цивилизации, творческую мощь которой только начинают понимать медиевисты, долгое время остававшиеся в плену легенды о Карле Великом. Жизнестойкость эта, без всякого сомнения, поддерживалась материальным благополучием. Этим областям колебания климата благоприятствовали меньше, чем полям Северной Франции, но они еще могли пользоваться давними запасами. Они граничили с исламским миром, с Византией, и были обязаны такому соседству множеством стимулирующих обстоятельств. Качество и обилие тамошних возможностей поражает взгляд, если вести речь о религиозной сфере. Не в этих ли краях укоренились три столпа средневекового христианства — бенедиктинский монашеский стиль, утверждение примата римского первосвященника, призыв к святой войне? Эти провинции долго пребывали в угнетенном положении. А теперь, на пороге второго тысячелетия, они грозят стране франков своего рода культурной колонизацией. Рожденное на Юге проникает на Север тем легче, что оживляется движение по старым путям, прежде всего по тем, которые через территории западных франков и бургундцев связывали Англию с Италией; что, с другой стороны, направление капетингской политики подталкивает короля к Сансу и Осеру, к аббатству Сен-Бенинь в Дижоне, где аббатом был Гильельмо де Вольпиано, итальянец, к Клюни. Франкские епископы, Адальберон и Герард, видят, как медленно просачиваются воды разрушительного потока. Эту-то волну, поднимающуюся с Юга, и имеет в виду Адальберон, когда саркастически говорит в «Песни» о новом сарацинском вторжении, смехотворном, возмутительном. Я рассматриваю трифункциональную схему и всю систему, в которую она встроена, как заслон, как ограждение, возведенное вокруг святилища при отступлении на каролингские опорные пункты; это защитная реакция, побуждающая, в частности, перечитывать величайшего из тех, кто когда-либо писал в краю франков, — святого Дионисия, Дионисия Ареопагита.

Самым тревожным из трех течений была ересь. Радикальное неприятие установившегося порядка, перед лицом которого, забыв все споры, сплотились Адальберон, Герард, другие епископы и монахи. Резкий всплеск: 1022 г. — Орлеан; 1024 г. — Аррас; чуть позже — Шампань. Казалось, вся Северная Франция, одновременно с Аквитанией, была в несколько месяцев охвачена заразой, занесенной, как твердили повсюду, из Италии. Что было и верно, и неверно. Бесспорно, неверно, потому что болезнь готова была внезапно вспыхнуть на местной почве. Верно, потому что, судя по тем обрывкам сведений, которыми мы располагаем, очаг этой язвы в 1028—1030 гг. полыхал по ту сторону Альп, в Монтефорте в области Асти, на дороге, уже упомянутой здесь, на главной линии связи между Северо-Западом и Юго-Востоком латинского христианского мира.

Об этой ереси мы знаем только от тех, кто ее преследовал и искоренял, или от хронистов, таких, как Рауль Глабер или Адемар Шабанский, передававших слухи, сгущавших краски, драматизировавших события. Эти источники надо анализировать осторожнее, чем все прочие [203] Как это сделано в: R.H. Bautier, «L'heresie d'Orleans et le mouvement intellectuel au debut du XIе siecle. Documents et hypotheses», Congres des societes savants, Reims, 1970, Bulletin de philologie et d'histoire, 1975. . Монтефорте — наиболее освещенная точка, единственное место, где слышится голос самого ересиарха [204] H. Taviani, «Naissance d'une heresie en Italie du Nord au XP siecle», Annales E. S. C., 1974. . Но свет неплохо падает и на аррасское дело, которое (вместе с орлеанским) ближе всего нас касается. Из разрозненных, неполных сведений кое-какое представление можно составить. Очевиднее всего единообразность движения. Похоже, приверженцы этой ереси повсюду происходят из одной социальной среды. Не из отбросов общества, как твердят их противники, чтобы их дискредитировать. В секты приходили не только «смерды». Наоборот, в них, как кажется, стекалось не столько сельское население, сколько жители новых кварталов растущих городов. Вождями их, бесспорно, были клирики, и зачастую лучшие. В Орлеане ересь проклюнулась в королевской часовне, то есть в центре поисков нового, столь же настойчивых, как и в Реймсе, в Аане, в Камбре; она распространилась по самым просвещенным соборным капитулам, по самым усовершенствованным монастырям. Зараза коснулась идеологического аппарата франкского государства на самом высоком уровне. Носители ее были учеными мужами. Чтобы удостовериться в этом, достаточно послушать, как возражает «учитель» монтефортских еретиков архиепископу Миланскому: он осведомлен обо всех тонкостях богословских контроверз того времени; возможно, он размышлял над самыми смелыми теориями — теориями Иоанна Скота. Но не менее очевидно, что ересью были затронуты, поражены, и «неученые»: в Аррасе пришлось ради них переводить на местное наречие акт отречения. Впрочем, не будем забывать, что среди мирян власть имущие знали латынь не лучше, чем бедняки. В Монтефорте документы засвидетельствовали присутствие среди сектантов людей высокого положения. Это не искатели приключений, а просто христиане, которых больше не удовлетворяет традиционное учение Церкви и которые ждут иных смыслов. Среди них — это столь же несомненно и вызывало возмущение — были женщины, которых церковные установления обычно во внимание не принимали.