Жорж Дюби - Трехчастная модель, или представления средневекового общества о себе самом

Ересь мечтает об ином обществе. Разумеется, не разлаженном, — какое общество сможет просуществовать без порядка? Но об обществе, устроенном иначе, основанном на ином понимании истины, соотношения между плотью и духом, видимым и невидимым. В Аррасе, в Монтефорте устанавливается нерушимая связь между доктриной и жизненным поведением. Подобно Адальберону и Герарду, еретики обнаруживают чаемый совершенный распорядок общественных отношений в слове Божием, проясняемом мудростью. Но при толковании этого слова они намерены обходиться без епископов. Они отрицают, что сообщение со священным должно непременно устанавливаться через определенные жесты и словесные формулы, то есть через обряды. По сути своей протест их антиобрядный. Они заявляют, что благодать и Дух Святой нисходят в умы и сердца без посредников. Стало быть, евхаристия, крещение, отпущение грехов ни к чему. Равно как и миропомазание. А следовательно, епископы вовсе не обладают монополией на мудрость, sapientia. Отрицание силы миропомазания позволяет выдвинуть против еретиков другое обвинение: они угрожают королевской власти; они подрывают политические основы государства. Еретики выступают против той доли магии, которой окружена религиозная практика. Аррасские сектанты отказывались поклоняться христианским божкам, падать ниц перед разукрашенными золотом и драгоценностями ящичками, из которых якобы вылетали чудеса. Они почитали мучеников, потому что имели склонность к страданию, к тому радикальному и трагическому очищению, орудием которого, быть может, является добровольная смерть. Поэтому они принимали святого Дионисия — ему отрубили голову. Однако не чтили его ни как чудотворца, ни, тем более, как прелата. Им не нужны были святые «исповедники». Они восставали против расцветавшего как раз в то время культа святых епископов и святых королей; они смеялись над всякими выдумками, над перенесениями мощей, которые обнаруживались повсеместно при интенсивном перекапывании земли, поводом к чему около тысячного года служила реконструкция церквей. Появление ереси означает, что христианство в этот момент, в этой части земли, вместе со всем остальным в мире выходит из состояния дикости.

Не будем удивляться тому, как эти мужчины и женщины, уверенные в том, что находятся в постоянном, непосредственном контакте с Духом, выражают полное презрение к плотскому. Кровь и пол их отталкивают. Они не ели мяса. В распятии их отвращали раны, в мессе — хлеб, пресуществлявшийся в плоть, вино, пресуществлявшееся в кровь. Они отвергали брак. Не только ради целомудрия. Но и потому, что осуждали продолжение рода и мечтали о человечестве, которое (подобно пчелам, по тогдашним верованиям) воспроизводило бы себя без совокупления. Презирая всякую телесную оболочку тварного, эти спиритуалисты, естественно, не желали признавать какие бы то ни было различия в человеческом обществе. Прежде всего те, присущие плоти, что разделяют два пола. Включая женщин на равных правах в свое сообщество, они сносили изначальную преграду, проходившую через социальное пространство. Это не прошло безнаказанно: отмена различий между женщинами и мужчинами навлекала самую грязную клевету и была, на мой взгляд, главной причиной неудачи. Еретики засыпали и еще один глубокий ров: не признавая привилегий священнического «ремесла», они смешивали clerus и populus, они призывали всех христиан поститься и молиться одинаково. А поскольку, с другой стороны, они увещевали людей прощать обиды, не мстить, не карать, то тем самым они провозглашали ненужность профессионалов насилия, палки, — военных. Наконец, в секте каждый работал своими руками, никто не ждал, что другой его накормит, никто не выбивался из сил на службе у хозяина: исчезала линия раздела между работниками и другими — сеньорами, судьями, покровителями, карателями. Желание снести эту преграду, почти столь же высокую, как стена между полами, было утопией, во всяком случае — безрассудством; возводил ее способ производства. Ересь предлагала полное равенство. Понятно, почему она легко набирала себе сторонников среди угнетенных, среди всех жертв несправедливости, среди жен, притесняемых мужьями, девушек и юношей, притесняемых отцами, работников, притесняемых хозяевами, учеников — учителями, а священников — епископами. Надежда на освобождение в братских чувствах, в милосердной «любви». На всех уровнях, во всех домах, богатых и бедных. Ересь «отрицала общественные представления в целом... противопоставляя им реальность сущностного равенства между людьми» [205] С. Castoriadis, L'instulion imaginaire de la societe, Pans, 1975, p. 218. .

Равенство возвращенного рая. Именно эта надежда порождала отказ от сексуальности. Грех Адама сделал совокупление неизбежным, отделил человеческое от ангельского. Когда род человеческий придет к жизни в полном целомудрии, когда, как говорит Иоанн Скот, «пол, что означает низшее», будет совлечен с человека, — тогда земля снова соединится с небом [206] H. Taviani, «Le mariage dans l'heresie de l'an mil». Annales E. S. C., 1972. . Это и есть ересь: проект общества, но общества изменившегося, уже разорвавшего все цепи, готовящегося выскользнуть из нашего мира, этой зловонной темницы. Повсюду в третьем десятилетии XI в. образуются секты, замышляющие бежать, скрыться в слепящих лучах воображаемого. Они изо всех сил хотят поторопить конец света, жаждут поскорее оказаться в ином мире — любыми средствами. И прежде всего через уничтожение различий. Исключая лишь различия духовные, сообразные заслугам: сектанты признают над собой руководителей, наставников, «совершенных». Совершенные, несовершенные: устройство еретической утопии приближается к тому, что описал Дионисий. И к монашеству, имевшему схожую цель, уповавшему достичь большего совершенства через героическую аскезу, через презрение к миру. Где провести различие между монахами, целомудренными, очищающими себя постом, уничижающими себя ручным трудом, предающимися молитвам, не будучи священниками, силящимися стать ангелами, — и приверженцами ереси? Что такое ересь, как не пылкое желание разбить наконец оковы, распространить своего рода монашество на весь народ христианский, как не надежда создать один огромный монастырь, который внезапно превратился бы в рай через конец вида, воспроизведения, «рода» людского?

А тем временем эта химера весьма явственно ставила под сомнение установившийся порядок. Она бросала вызов господствующей идеологии. Та сопротивлялась. Не случайно система, выдвинутая Адальбероном и Герардом, была впервые внятно проговорена в связи с конфликтом в Аррасе. Чтобы ответить — но как? — мужчинам и женщинам, чья чистота и верность евангельскому учению были очевидны. Если не было желания потащить в конце концов на костер этих почтенных упрямцев (как вынужден был поступить недавно король Роберт в Орлеане), то следовало попытаться убедить их принять три положения, составлявшие костяк системы. А именно: что небо — не райский сад до грехопадения и что если оно и вправду распространится по земле, то при таком его устройстве, которое описано у Августина, Григория и Ареопагита; что Провидение не желает равенства, что все в тварном мире выстроено по иерархии, в особенности общество ангелов; наконец, что среди людей, как и среди ангелов, иерархия основана на троичности. В этом пункте было бы неуместно в поддержку такого догматического положения повторять перед еретиками церковную триаду порядков совершенства: virgines, continentes, conjugati, девственные, воздержные, супруги. Обличая брак, проповедуя воздержание и мечтая о кастрации, еретики сами использовали этот образ. Чтобы выправить такое отклонение, епископы должны были включить сексуальность в земной порядок. Следовательно, утверждать существование двух различий: прежде всего, между мужчиной и женщиной; затем между частью мужчин, связанных с райскими кущами, подчиняющихся божественному закону, служителей Божиих, свободных, или, вернее, освобожденных этим законом сразу и от рабского труда, и от сексуальной скверны, — и мирянами, которым надлежит продолжать род, совокупляться и, следовательно, вписываться в рамки супружества. Епископы должны были запрещать брак клирикам, но славить его ценности для мирян, возводить здание сексуальной морали, которая уже тысячу лет как укоренилась в западном христианском мире. Наконец, провозглашая необходимость посредничества в церковных таинствах, необходимость подчинять тех, кто повинуется, тем, кто их ведет и их исправляет с оружием в руках, они говорили о тройственности обязанностей, функций: одни молятся, другие сражаются, третьи трудятся. Это соотносится с небесными структурами и с ремеслом короля, которому поручено Христом поддерживать порядок, то есть мир.