Леонид Васильев - Проблемы генезиса китайского государства

В иньском земледелии, как и во всех районах развитой земледельческой культуры, одним из важных условий успеха было внимание к сельскохозяйственному календарю. Независимо от того, решались судьбы урожая разливом или они зависели от вовремя выпавшего дождя, правильно составленный календарь должен был не только дать точный ответ на все связанные с организацией земледельческих работ вопросы, но и помочь крестьянам и всем управителям подготовиться к нужному дню и своевременно дать сигнал о начале работ — применительно к любому из этапов земледельческого цикла. Деятельность по составлению и соблюдению календаря была бесценной частицей мирового опыта, результаты ее в виде точных вычислений структуры месяцев и декад имели большое практическое значение, несмотря на то, что нередко они были облачены в мистические покрывала.

В иньском Китае чиновники ряда групп, прежде всего ли и бу из категории должностей, отправление которых было связано с грамотностью и документацией, тщательно следили за сменой времен года, за состоянием небосвода, за движением звезд, солнца и луны на небесной сфере, с тем чтобы зафиксировать нужный момент и своевременно дать сигнал подготовиться, например, к пахотным работам (как о том шла речь в приведенном отрывке из «Го юй»). После вспашки поля, в вегетационный период, был особенно важен оптимальный водный режим, чем опять-таки были озабочены те, кому это полагалось по должности. Следовали одно за другим гадания о дожде:

«Предки-ди прикажут быть дождю? Или ди не прикажут выпасть дождю?»;

«Ди прикажут быть большому дождю? Или ди не велят быть большому дождю?»;

«Если ди повелят выпасть дождю — будет урожай» [330, с. 89, 524].

Дождь, естественно, выпадал либо не выпадал. В первом случае больше не было необходимости в мольбах. В другом ситуация оказывалась серьезнее. Тогда мольбы о дожде могли следовать одна за другой: «Будет ли дождь?»; «[Очень нужен] дождь»; «Когда же дождь?» [330, с. 87]. Иногда дождь, напротив, бывал излишне обилен, и тогда вздувалась и выходила из берегов р. Хуань (приток Хуанхэ), которая протекала в центральной зоне. Дренажные сооружения подчас не спасали положения. Возникала угроза затопления города и полей:

«Не причинит ли [река] Хуань ущерб городу?»;

«В зимние дни был большой паводок. Опять идет большая вода. Не пойдут ли в этом месяце еще дожди?» [330, с. 523—524].

В любом случае, как хорошо видно из текста надписей, забота о нормальном водном режиме была делом вана и его аппарата. Они отвечали за должный контакт с божественными предками и прочими небесными силами, от воли и милости которых, как вполне серьезно верили абсолютно все, зависело обеспечить необходимые условия для урожая, оптимальный, водный режим. И здесь следует специально подчеркнуть, что нелегкая и далеко не простая, достаточно интеллектуально емкая работа по налаживанию упомянутого контакта была, безусловно, общественно важной для коллектива. Можно сказать сильнее: небрежность в этом деле могла снизить уровень эффективности и производительности труда и объем производства, хотя бы за счет неуверенности и разброда в определении должного момента для ведения необходимых работ. Естественно, что подобная работа должна была быть оплачена: труд обменивался на труд, материально-производительный—на интеллектуальный, который в конечном счете был необходим для получения того же материального продукта.

Для нормального существования структуры нужна была профессиональная дружина воинов, отражавших нападения племен, о которых столь часто говорят надписи. Кто-то должен был оплачивать труд ремесленников, изготовлявших необходимые для всех — но, прежде всего, для верхов — орудия и оружие, одежду и утварь. Можно напомнить и о существовании, обслуживающего персонала, чей труд тоже вливался в общий котел и требовал эквивалента. Словом, сложный организм был построен на принципе реципрокности, а реализовывался этот принцип в иньском обществе посредством механизма централизованной редистрибуции. Внешне престиж каждого участника взаимообмена сохранялся. Каждый стремился исполнить, свой долг, и труд на общих полях был в конечном счете залогом процветания и безопасности структуры в целом, что в какой-то форме осознавалось всеми.

Разумеется, это вело к неравенству и ко все большему разрыву между управляющими верхами и производящими низами. Выступая в функции субъекта власти-собственности, иньский ван и его аппарат реализовывали свое право редистрибуции избыточного продукта таким образом, что львиная доля его оседала на верхнем ярусе социальной пирамиды, овеществляясь в виде изысканных изделий, регалий власти, дорогой одежды, украшений, роскошных строений, обильной еды, всесторонних услуг и прочих элементов престижного потребления, столь ярко продемонстрированных содержимым царских усыпальниц. Сточки зрения принятой нормы здесь нет противоречий традиции: кто много дал (и дал общественно более значимое), тот много и получил. Поэтому, несмотря на то что обмен все более явно становился неэквивалентным, традиция по-прежнему акцептировала его. Во всяком случае для сохранений традиционной нормы от правящих верхов не требовалось еще ни видимых усилий, ни каких-либо форм принуждения, тем более насилия, что вполне вписывается в стандартные параметры протогосударства-чифдом.

Другое дело, что объективно, вне зависимости от степени осознания этого самими участниками реципрокного взаимообмена в рамках сложного социального организма, со всё возрастающим неравенством слоев в Шан-Инь зримо закладывались основы эксплуатации. Механизм редистрибуции все более определенно служил интересам власть имущих. Конечно, до паразитического потребления бездельничающих собственников дело не доходило и практически в рамках описываемой структуры дойти не могло. Но та львиная доля избыточного продукта, которая (за вычетом небольшой ее части, уходившей на содержание слуг, ремесленников, обрабатывающих общие поля крестьян или на совершение жертвоприношений) шла на нужды привилегированных социальных слоев, уже включала в себя излишки, превышавшие не только нужды, но и законную долю верхов. Как говорилось в первой главе, престижное потребление верхов является сигналом, свидетельствующим о противопоставлении правящего слоя производителям. На уровне протогосударства такой сигнал еще скрыт традицией, едва заметен, но он уже есть и предупреждает, что вчерашние слуги общества готовы стать его господами.

Ареал центральной столичной зоны был невелик и определялся не только линейными расстояниями от столицы, но и природными условиями. П. Уитли, например, очерчивает этот ареал таким образом, что основная часть центральной зоны (у него — зоны развитого урбанизма) расположена к югу от столицы [261, с. 51]. Как бы то ни было, но вокруг внутренней зоны была следующая, промежуточная (она отражена и на схеме Уитли). Границы между ними никогда не были четкими, но едва ли следует сомневаться, что по мере удаления от центра должна была возрастать степень административной, хозяйственной и политической автономии региональных управителей; отсутствие коммуникаций делало невозможным мелочный контроль, центра в тем большей степени, чем о более отдаленном подразделении идет речь [57]. Видимо, можно поставить вопрос и еще об одной закономерности, с очевидностью выявленной, правда, лишь на чжоуском материале: чем дальше от центра, тем, как правило, сильнее и крупнее автономное владение. Эта закономерность также была результатом естественных процессов: отдаленность от центра заставляла полагаться преимущественно — если не исключительно — на собственные силы, так что в борьбе за существование выживали более сильные, укреплявшиеся за счет слабых союзников и соперников.