Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Итак, в своем предисловии, а потом и эпилоге Ротари заявляет, что состояние дел в его королевстве и, особенно, угнетение бедных богатыми, побуждает его к исправлению законов, насколько они ему известны, их изменению, дополнению, а при необходимости, изъятию из них каких-то положений. (Варварские законодатели позаимствовали эту фразу из 7 Новеллы Юстиниана.) Пересмотренные законы он собрал в одном своде с тем, чтобы, зная их, люди смогли жить в мире друг с другом. После этих слов король приводит список предшествовавших ему лангобардских правителей. Их шестнадцать, и не все они принадлежат к одному роду. Третьего из них зовут Лет, и его корону наследуют шесть его прямых потомков; но, по-видимому, имя Летингов не обладало никаким особым очарованием. Сам Ротари не был Летингом. Он был обязан своим венцом не крови, а выборам, то есть силе своей десницы и уважением братьев-военачальников. Однако несмотря на то, что он первым в своем роду возложил себе на главу корону, Ротари знал своих предшественников до одиннадцатого колена и полагал, что их письменный перечень заинтересует и произведет впечатление на его преемников.

Эдикт был написан не на языке лангобардов, а на латыни. Причина, возможно, состоит в том, что лангобардское наречие не было письменным, а латынь являлась языком западного права. С другой стороны, лангобарды все еще были гордым народом. Они не любили ни римлян, ни греков. Короли Кента смогли записать свои законы на местном языке, и, как я полагаю, нельзя считать непреложно установленным, что франки не сделали того же самого. Истинная причина может быть в том, что фактически сама компилятивная работа была проделана, для собственного же удобства, чиновниками, знакомыми с великим первообразом, законами Моисея, только по латинской Библии. В основе варварских законов лежит книга Второзакония.

Ротари был арианином, хотя двор не был застрахован от появления ортодоксов. В своем Эдикте он признает христианство, не только восклицая in del nomine, но и другими способами; его мысли возвышаются до уровня нравственности, что является очевидным плодом христианского влияния. Оно отчетливо проступает в его продуманных действиях с целью ограничить влияние традиции семейной вендетты. Он устанавливает размер денежных компенсаций, призванных удовлетворить честь свободной семьи, член которой понес физическое увечье, каким бы легким оно ни было, и завершает это положение словами: «Для всех вышеупомянутых ран, рубленых и колотых, могущих произойти между свободными людьми, мы обеспечили большее вознаграждение, чем наши предшественники, для того, чтобы, получив такое вознаграждение, люди оставляли faida (то есть вражду), и более не имели друг к другу никаких претензий, и не таили злобы; и чтобы раздор считался исчерпанным, и возобладала дружба». Здесь говорится не о том, что месть дурна сама по себе, но только о том, что не следует осуществлять ее после того, как участники ссоры согласились на альтернативную форму сатисфакции. Глава 189 Эдикта специально дозволяет месть семье свободной женщины, которая спит с мужчиной, не являющимся ее мужем; мужу разрешалось убить неверную жену. Почти двумя веками позже Павел с одобрением рассказывал о маленьком карлике, который, желая отомстить за своего хозяина Годеперта, спрятался в куполе над источником, чтобы свеситься вниз и заколоть врага своего хозяина, а сделав это, упал вниз на мечи охранников своей жертвы, «...но, несмотря на то, что он умер, он все же замечательно отомстил за обиду, нанесенную его хозяину». В Италии, как и в других местах, вендетта умирала медленной смертью и только по прошествии веков стала восприниматься как явление безнравственное и ненужное. Для Ротари и его современников она просто означала бессмысленные людские и материальные потери и несла в себе опасность для маленького общества во враждебном мире.

Вендетта это лишь один из многих вопросов, затронутых в Эдикте, хотя для нас он и стоит в числе наиболее поучительных. Ротари также уделяет внимание преступлениям, нарушающим его покой, убийствам, неповиновению, нанесению телесных повреждений рабам и, двигаясь в сторону закона о наследовании, равному разделу собственности между наследниками мужского пола, необходимости вручения даров в присутствии многочисленных свидетелей; и, наконец, закону, относящемуся к положению женщин и освобождению от рабства.

Все это указывает на общество, значительно превосходящее состояние племенной организации и способное к восприятию опыта Рима и его влияния. Тем не менее эта внешность несколько обманчива. Дикость лежит у самой поверхности. Возьмем, например, главу 381 Эдикта: «Если некто в гневе назовет другого человека arga (трус) и не сможет отрицать этого, но признает, что сказал это во гневе, он должен клятвенно заверить, что на самом деле тот не является трусом; а затем он должен уплатить двенадцать solidi (солидов) в качестве компенсации за это слово. Но если он упорствует в сказанном, то должен доказать это, если может, на дуэли, иначе он, несомненно, должен заплатить компенсацию». Лишь при помощи такой значительной суммы король мог надеяться предотвратить бесконечную вендетту, которая в обычном случае должна была последовать за произнесением злого слова. И снова в главе 376 читаем: «Пусть ни один человек не дерзает убить рабыню или служанку другого человека на том основании, что она ведьма (или masca, как мы их называем); поскольку христианский разум отказывается верить тому, что женщина может поедать живого человека изнутри». Христианский разум мог бы, правда, заодно отказаться верить и в вампиров, но только не разум лангобардов.

Эдикт Ротари возник в том же году, что и «Житие св. Колумбана», написанное Ионой из Боббио. Эти два текста составляют скромный ренессанс лангобардской Италии. Несмотря на все свои варваризмы, Эдикт представляет собой законодательство, доступное пониманию римлян, в то время как Житие, написанное в монастыре, не отличается совершенством исполнения. И тот, и другое являются признаком более спокойных времен и своеобразным признанием того, что варвары понимали — их путешествие подошло к концу: из Италии им не было пути ни вперед, ни назад; и уже определялись условия мира с римской цивилизацией во всех ее проявлениях, правовом, церковном, художественном и торговом.

Проследить здесь дальнейшее развитие лангобардского права нет возможности. Как мы только что видели, вкладом Ротари стали первые 388 глав этого свода. В течение века его примеру последовали Гримоальд (9 глав), Лиутпранд (153), Ратхис (14) и Айстульф (22); к этому списку следует добавить небольшой корпус законов, источником которых стало лангобардское герцогство Беневенто. Все это дело рук варваров, причем варваров, менее развитых, чем франки или бургунды; тем не менее оно яснее любого повествования показывает падение под неумолимым давлением западной цивилизации сначала одного, а потом других основополагающих социальных принципов. Воспитанные в духе культа меча, строя свою нравственную жизнь на простейших принципах крови, доблести и верности, лангобарды не слишком ценили человеческую жизнь. Однако с годами (их официальное обращение в католичество можно датировать 653 г.) они стали признавать за жизнью личности большее значение и растущую потребность в ее защите со стороны того, что мы бы назвали, а римляне называли, государством. В результате менее существенной стала выглядеть жизнь семьи, как мельчайшей социальной и правовой единицы.