Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Самыми безжалостными врагами лангобардов, народом, которого они больше всего боялись, были византийцы. Италия досталась лангобардам не в силу их военного искусства или численного превосходства, а из-за истощения имперской армии, чумы и голода. «Тогда у римлян недоставало мужества для сопротивления, потому что мор, который разразился во времена Нарсеса, уничтожил очень многих»,— пишет Павел. И поэтому римляне (то есть жители Италии) заключили мир. Но Византия взирала на это лишь как на временную неудачу и строила далеко идущие планы второй реконкисты. Она располагала городами, к помощи которых можно было прибегнуть, богатством, достаточным, чтобы заставить других варваров объявить войну лангобардам, и господством на море. Италия уже была подготовлена к локальной обороне при помощи сети крепостей (castra), укомплектованных имперскими и местными войсками, куда также могли отступить и испуганные крестьяне. Один лишь голод мог стать, и становился, причиной их капитуляции. Так пала хорошо укрепленная Павия, где Альбоин установил трон лангобардских королей [13] Нет сомнения, что в лице своей столицы Павии, в которой сохранялись римские традиции, лангобарды получили преимущество, которого были лишены все прочие варварские племена. Например — Юридическую школу, которая смогла поставлять королевской канцелярии обученных нотариусов. , и другие города, вроде Сполето в центре и Беневенто на юге, где лангобардские вожди или герцоги унаследовали положение своих византийских предшественников.

Маловероятно, чтобы лангобарды (и даже Лиутпранд) имели у себя перед глазами ясную цель, вроде завоевания всей Италии. Прежде всего они сами были разобщены; и в течение какого-то времени они даже обходились без королей, пока угроза вымирания не заставила их осознать необходимость военной и политической согласованности.

Четыре города — Рим, Неаполь, Генуя и Равенна — оказали лангобардам самое упорное сопротивление, и римским традициям в них не было позволено угаснуть. Оборона Рима осуществлялась папами, Геную и Неаполь отстаивали их жители, в то время как Равенна, защищенная болотами, стала штаб-квартирой экзархов, военных и гражданских представителей императора в Италии.

В течение двух веков императоры, серьезно занятые на востоке, тратили на освобождение Италии все время и средства, какие могли. Иногда они были близки к успеху. Можно было подрядить франков, чтобы они вторглись в Италию с северо-запада и разграбили долину По. Однажды, в 663 г., император Констанций II вступил в Рим во главе своего войска, но через двенадцать дней счел благоразумным отойти на Сицилию. Случалось, что лангобарды заключали мир с Равенной, как это было при Перктарите. Но, по правде говоря, патовая ситуация была неизбежна. Императоры так и не смогли осуществить свои притязания на Италию, а лангобарды так и не смогли избавиться от своего страха перед тем, что будет, если императорам это удастся. Между ними стоял папа, сначала лояльный подданный империи, но вскоре, все в большей и большей степени, независимый защитник Romanitas на Западе. Растущую пропасть между Римом и Византией подчеркивали богословские расхождения, хотя очень сомнительно, что Рим полностью оставил надежду на вторую реконкисту. Возможно, помощь Византии всегда была бы предпочтительнее, чем ужасная альтернатива обращения к франкам.

Можно сказать, что Византия одержала победу в одном отношении. Она цивилизовала своих врагов. Искусство лангобардов, по мере своего развития в седьмом и восьмом веках, несло на себе все больше следов близости с Равенной, городом имперских ремесленников. Например, в их захоронениях византийский растительный или анималистический орнамент вытеснил лангобардские переплетения. Эта победа не ограничивалась лангобардской Италией.'Сицилия и Калабрия по своей культуре остались греческими. Тысячи греческих монахов, спасаясь от иконоборческих гонений, поселились в Южной Италии, проникая на север до самого Рима. Не будет преувеличением сказать, что между 600 и 750 гг. Рим был снова эллинизирован. Отчасти это было делом рук экзархов, связи которых с Римом были более тесными, чем иногда считается. Но еще в большей степени этот процесс был активизирован самими папами. В течение этого периода не менее тринадцати из них были грекоязычными выходцами с Востока. Устав св. Бенедикта во многих римских монастырях сменился уставом св. Василия, а папа Захарий (741-751 гг.) перевел на греческий написанное Григорием Житие св. Бенедикта.

Мы более не вправе, по примеру прошлых лет, отрицать лангобардскую цивилизацию, как полностью вторичную. Нельзя утверждать и того, что она не оставила следа. Лангобардские топонимы широко разбросаны по всей Италии; их можно встретить даже в местах, которые никогда не знали политического подчинения лангобардам; а в итальянском языке присутствует множество лангобардских слов. Тем не менее лангобарды не оставили по себе впечатления, сопоставимого с тем, которое произвели на Северную Галлию франки. Их было меньше по численности, а противодействие им было более внушительным; к тому же они были более примитивными. И все же, рассматривая различные пласты германского влияния на Италию, как нам обрести уверенность в том, что мы в состоянии правильно отличить готское от лангобардского, а лангобардское от франкского? Археологи обнаружили, что их сомнения, вместо того, чтобы уменьшаться, только растут. Историк также проявит мудрость, если воздержится от выводов.

Павел Диакон, составляя свою историю в монастыре Монте-Кассино, который его народ и уничтожал, и восстанавливал, по-видимому, не считал позором падение национальной династии.

В конце концов Карл Великий был таким же германцем, как и Лиутпранд, и он правил своими новыми подданными в качестве Rex Langobar-dorum (короля Лангобардов), без намерения или надежды на то, что они станут франками. Возможно, дело было также в том, что лангобарды должны были покориться таким же варварам, как они сами, а не византийцам. Лангобардские землевладельцы остались на своих местах, обрабатывая свои владения, торгуя с городами 'И портами полуострова, по вечерам слушая эпические песни о своем прошлом, от которого не осталось почти никакого следа. Все еще полудикие — среди их королей не было никого ужаснее Айстульфа, умершего в 756 г.,— они в скором времени сделали для римского христианства в Северной Италии почти столько же, сколько сами папы. Великие бенедиктинские монастыри, которые появились в Италии в восьмом веке, были лангобардского или франкского происхождения. Как и всегда жадные (и вынужденные быть таковыми) к земле, военачальники получили достаточно, чтобы выделять из своих патримоний средства для обслуживания чудотворных святынь в сельской местности и превращения их в обители переписчиков, благодаря которым суждено было сохраниться многим достижениям древней учености, которыми сегодня располагает Европа. И они были потомками племени, которое некогда Веллий Патеркул назвал gens etiam germana faritate ferocior, народом, более свирепым, чем даже германцы.