Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Его История является одним из величайших повествований о Темных веках и по своему пафосу и стилю напоминает другие истории варварских колонизаторов Запада — особенно готов, лангобардов и англов. Разумеется, то, за что взялся Григорий, не было беспристрастным рассказом о франкских делах: он был не более «новатором», нежели Беда, подобно которому его иногда наделяют мыслями, которые никогда не могли бы прийти в его полный предрассудков разум. Короче говоря, иногда он крайне нуждается в понимании со стороны историка. Но по меньшей мере то же самое можно с уверенностью сказать и о его подходе к задаче, которую он перед собой поставил: прежде всего он был христианином-католиком, жившим в Галлии, по-прежнему находившейся под угрозой со стороны ужасной (с его точки зрения) ереси арианства; и во франках (уже объединившихся с его собственным народом, если не считать самых знатных родов с обеих сторон) он видел не разрушителей, а спасителей христианской Галлии, может быть, невольных. Они ведь напрямую обратились в ортодоксальную веру, минуя какую бы то ни было арианскую стадию, и при своем первом великом правителе защищали ортодоксальное дело, хотя в то же время не забывали и о более земных интересах. Они обрушились на галло-римских отступников, подобно очистительному огню, признали руководство ортодоксальной иерархии, и Григорий был им благодарен. Чего он не мог ни понять, ни принять (как это не под силу и некоторым более современным историкам), так это то, что франкские вожди второго и третьего поколения откровенно погрузились в состояние бесконечной гражданской войны, которая явно не отвечала интересам Церкви, и, следовательно, заслуживала лишь осуждения как безнравственная. Подобно Гильдасу в Британии, Григорий был озабочен тем, чтобы отвратить своих современников от порочного образа жизни, и делал это, разворачивая перед ними картину их собственной недавней истории — не бессвязные эпические поэмы их бардов, а целенаправленный рассказ о принятии христианства. Да, они были «родовитыми мужами», но и носителями особой миссии. Именно это постоянное напоминание о триумфах их дедов и делает подход Григория к своим современникам столь обманчивым, и именно благодаря ему от его рассказов так непреодолимо веет атмосферой социального перелома.

Теперь, приняв все вышесказанное за основу, мы можем вернуться к истории похода франков, постоянно помня о том, что имеем дело, главным образом, с повествованием Григория и только время от времени со сведениями из других источников.

В 446 г. под ударами франков пал Турне. Вождям, которые его взяли и сделали его своей штаб-квартирой, удалось основать династию, первые годы существования которой, естественно, теряются в области мифа. Одним из древних представителей этого рода был Меровей («морской воин»), под командованием которого его народ, в качестве лояльных federati (федератов), бок о бок с галло-римлянами сражался с Аттилой и гуннами на Каталаунских полях недалеко от Труа. Он передал свое имя потомкам, Меровингам (так они были известны автору Беовульфа). Его сын Хильдерик оказался более неудобным для римлян и был силой выдворен из северной Галлии, оставив после себя множество франкских поселенцев. Великолепие его погребального чертога, открытого в Турне в 1653 г., красноречиво говорит о том, что он не был просто дикарем. Внутри хранились украшения, оружие и монетный клад, свидетельствующий о широких контактах с империей, а также варварским миром. Хильдерик был богатым человеком.

В лице его сына, Хлодвига, «благородного воина», мы встречаемся с героем Григория, эпической фигурой варварского вождя.

Здесь вполне уместным может быть вопрос, зачем употреблять слово «вождь», а не «король»? Умение успешно и жестоко руководить военными действиями, несомненно, было первейшим качеством, которое требовалось от всякого варварского предводителя, хотя и не было единственным; и оно могло дать ему, если не его детям, право на те формальные проявления личного превосходства, которые привык допускать его народ. Может это или нет быть основанием для того, чтобы называть его королем, а не вождем (то, что римляне называли regulus),— это дело вкуса. Считается, что начиная с дохристианских шведских обрядов коронации сакральный элемент играл какую-то роль в ритуалах по «крайней мере других германских народов, не забывших страны, откуда они некогда отправились в путь. Но сравнительному изучению положения короля на германских территориях предстоит пройти долгий путь, прежде чем можно будет определить, насколько широко в таких церемониях был представлен магический элемент, и позволяет ли это взглянуть на их власть таким образом, чтобы признать, например, за франкскими вождями более высокий, более мистический статус, нежели тот, на который сегодня указывает легкость, с которой от них избавлялись в случае неуспеха. Разумеется, у германских народов бытовало слово, от которого происходит наше «король» (king); но его исходное значение настолько туманно, что, кажется, лучше не привлекать его, рискуя тем самым присвоить ему что-то от его позднейшего значения.

Хлодвиг сменил своего отца в 481 г. в возрасте пятнадцати лет, но не в качестве Rex Francorum (короля франков), поскольку таковой отсутствовал, а как вождь франкских племен, признающих главенство Турне. (Заметим, что некоторые ближайшие соседи держались в стороне от него, за что впоследствии поплатились.) Не позднее, чем через пять лет, он повел войско на юг в область Суассона, чтобы разбить Сиагрия, последнего независимого римского правителя Галлии. Целью этого франка, разумеется, была добыча и новые земли, чтобы вознаградить своих соратников. Он получил то, чего хотел, а вдобавок вскоре оказался признанным преемником Сиагрия в северной Галлии. Возможно, причиной признания этого fait accompli стали некоторые галлоримские епископы, особенно св. Ремигий Реймсский; в некотором смысле это не было слишком трудным делом, поскольку Хлодвиг, естественно, принял из рук Сиагрия земли имперской казны, но очень трудным в другом отношении — ведь Хлодвиг был язычником, не получившим признания византийского императора.

Наши оценки последующего пути Хлодвига могут быть весьма различными в зависимости от того, когда и почему, по нашему мнению, он обратился в христианство; и это непростой вопрос, поскольку хронологию его правления трудно восстановить. Может быть, Григорий поместил его обращение слишком рано — лет на десять, что дало ему право рассматривать все его последующие кампании как крестовые походы. С другой стороны, современные ученые настойчиво относят дату обращения примерно к 503 г.— а это примерно за восемь лет до его смерти. Из этого не следует, что Григорий исказил факты, нет, просто его разум, поглощенный последствиями этого обращения, отказывался признать возможность того, что Хлодвиг мог предпринять какую-либо крупную операцию в Галлии, если только это не было ради укрепления ортодоксального христианства. Таким образом, Григорий не отрицал яростной жестокости завоевательных походов своего героя, но расценивал ее как божественное мщение; находил он в нем и спасительное мужество, самое ценное для варвара качество, делавшее его еще более подходящим для того, чтобы повести за собой Галлию против арианских угнетателей — вестготов. Мы, со своей стороны, готовы согласиться с Григорием в том, что Хлодвиг был великим и прекрасным воином (magnus et pugnator egregius — это его собственные слова), фигурой, достойной того, чтобы окружить ее преданиями и легендами, возможно, даже еще при жизни. Но мы поступим благоразумно, если поищем и другие мотивы, помимо тех, на которые, естественно, ссылается Григорий. Вполне вероятно, что, когда наконец произошло обращение Хлодвига, он искренне принял христианского Бога как подателя победы (самого драгоценного дара), этот Бог был лучше, нежели те, которых знали его отцы, и продолжить борьбу стоило под Его покровительством и вместе с Его служителями. Однако это ни в коем случае не ослабило действия тех движущих сил, которые вывели его из Турне,— жажды наживы, стремления воспользоваться благами цивилизации и ненависти к другим варварским народам, корни которой, наверное, лежали в междоусобицах глубокой древности.