Валетина Фролова - Ветры Босфора

Казарский уже и сам видел, что идет «Ганнимед», бриг быстроходный и маневренный. «Ганнимед» оттого так натужно режет волну - словно не волну, а ледяную шугу, лед пробивает форштевнем - что на буксире у него другой корабль.

С победой, «Ганнимед»!

Совсем другое ожидание пошло на борту «Соперника». Все подвахтенные высыпали наверх. Галдели оживленно. Ждали.

Но сблизились только через час с четвертью.

Флейтист то и дело поглядывал на командира. Заждался матрос. Стоит на шканцах, чубастый, красиво-озорной, с блестящими глазами, и губы подрагивают от вожделения поднести флейту к губам. Но по уставу разрешается играть «захождение» - приветствие собрату -

только когда штевни двух кораблей окажутся на одной мысленно представляемой прямой. Тут глазомер нужен!

До встречи осталось полтора кабельтова, не больше.

- По правому борту встать к борту! - крикнул лейтенант.

Палуба, возбужденная чужой победой, заждалась команды. Выстроились мгновенно. Офицеры заняли места с левого фланга. Вахтенный, мичман Соколовский, озабоченный и веселый, метнул строгими глазами по безукоризненной линии строя.

- Сигнальщик! - звенящим голосом отдал команду Казарский, - Поднять сигнал:

Свернутые комочки флагов побежали по фалам. На реях выстрелило разноцветьем.

Без слов, взглядом, лейтенант разрешил флейтисту сигнал захождения. И флейта запела, сладострастно-упоенно, славя победу сотоварищей по оружию. Офицеры вскинули ладони к козырькам.

С «Ганнимедом» и его призом расходились бортами на расстоянии кабельтова. Там командир брига капитан-лейтенант Кутаков тоже выстроил вдоль борта людей. Казарский, поневоле улыбаясь, вглядывался в плотную фигуру Кутакова с крутой осанкой. И ему казалось, что он видит загорелое лицо командира «Ганнимеда», кустистые брови и даже выражение отчаянных и смело-наглых глаз. «Ганнимед» сигналил:

Корабли расходились. Флейтист играл «исполнительный». То же возбуждение, полное живости и радости, на бортах катеров и на бортах «купцов». Флейтист с сожалением отвел флейту от губ. Хороша минута встречи, да жаль, коротка.

Норд опасен?

Спасибо, Кутаков!

Значит, турки сумели выбросить десант где-то между Анапой и Суджук-Кале. Туда, в крейсерство, за сутки до выхода «Соперника», ушел отряд кораблей. Главный группы - капитан-лейтенант Стройников. Видно, ведут сейчас поиск высадившегося десанта.

На охрану «купцов» и с юга, и с севера сил у лейтенанта маловато. А «купцы» требовали надежного охранения. Гружены порохом до клотиков.

Казарский приказал:

- Сигнал: «Резвому» и «Бесстрашному» занять места слева на траверзе каравана. Дистанция - пять кабельтовых.

Матросы сгрудились на корме, провожая взглядом Кутакова с его порыскивающим на волне призом. Все возбуждены, всем хорошо. Ветер бьет в лицо, колышет палубу. Море несет с волной свою синюю, блистающую веселость. Самое время преподать урок ведения боя. Лейтенант сошел к матросам. Приз «Ганнимеда» еще совсем близко. Бомбардир Семенов с холодком восторга, сдавившим грудь, выдыхает похвалу Кутакову:

- О, голова! Штормяга, не моряк! Разделал «султана» - чистая ужасть!

На «султана», в самом деле, смотреть страшно.

Лихого командира «Ганнимеда» флот знает. У Кутакова закон: круши врага так, как душа просит. Вот все и видят, чего душа Кутакова возжелала! Считают пробоины, ахают, мотают головами. Транспорт огромный. Пленных у Кутакова, надо полагать, не менее трехсот. Они загнаны в трюм. Палуба почти безлюдна.

Коней много.

- «Штормяга»! - с презрением передразнил Семенова боцман, Игнат Конивченко.

Боцману приз не нравился.

Трофим Корнеев, бомбардир из старослужащих, возразил, не соглашаясь:

- А што ты хошь, Петрович? Штоб «султан» целехонький был? Из пожару не обгоревши не выходють.

- Хочу! - брыкливо, с вызовом ответил боцман, легко серчавший. Передразнил: - «Не выходють…» У кого «не выходють», а у кого и «выходють…»

- Ай, шайтан! - придавленно, приглушенно взвизгнул вдруг матрос Файзуил Зябирев. Выломился из скопления парусиновых рубах, высокий и тонкий. Пробился к командиру, перед которым расступались, пропуская к самому борту. Зябирев протянул смуглую руку с вытянутым пальцем, показывал на лошадей на палубе. На «султане» их было десятка два. Быстрее всего, до начала боя и еще больше было. Часть побита. Часть, обезумев от огня и крови, сорвалась с привязи, оказалась за бортом. Казарский перевел взгляд, следуя за пальцем матроса. Между бизань-мачтой и бортом пристроился матрос с «Ганнимеда» и пеленал

чем- то -верно, разодранным тряпьем - припавшего на подломленные передние ноги коня. Высокую холку трепал ветер. У Казарского екнуло в груди. Через сколько боев прошел. А сердце так и не ожесточилось, не привыкло к войне. Жалость к животным жалила подчас даже горячее, чем жалость к людям.

- Вай, вай, вай! - жалеючи, мотал головой Зябирев. - Хорошши конь! Шибко хорошши конь!

Он был единственным татарином на борту «Соперника». Молодой, совсем мальчишка, тоненький и гибкий, как девушка, он выделялся тюрской смуглотой кожи и характерным обрисом красивых черных, бараньих глаз. Казарский взглянул на матроса. Жалость к коню высветила особенно сильно эту не-славянскую, родовую отличительность в татарине. Впрочем, очень симпатичную «инакость».

Кого- кого только не стал собирать ныне на русские корабли андреевский флаг! Греки, хорваты, далматы. У всех одно убеждение: южный берег Черного моря -туркам. Там они жили, живут и жить будут. А вот северный берег, Турция, отдай. И западный - отдай. Как пришла с пожарами и кровью - так и уходи. Хватит грабить. Хватит невольничьих рынков, шумевших и в Евпатории, и в Кафе. Время ли для невольников?

А вот как сбросят последнего турка в море, так иди, христианин, на замирение. Не задирай больше ни Россия Турцию, ни Турция Россию.

Так матросы в разговорах устраивали будущий мир. Верили и не верили, что так быть может…

Татары на кораблях пока в новинку. У каждого позади какая-нибудь ссора, страх потерять голову. У Файзуила тоже. Не исчезни он однажды ночью из аула, украшала бы уже его лохматая башка с такими красивыми беспокойными глазами пику Мухтара-эфенди, какого-то самодура из-под Бахчисарая.

Страшен плен турецкий.

Любой русский моряк предпочтет плену смерть. Скованных по рукам и ногам цепями людей, раздетых догола, ведут по стамбульским улицам. Блажат дервиши, у ртов бешеная пена. Кричат о врагах аллаха, врагах пророка Магомета! В пленных летят из толпы камни, железные крючья, а то и меткие, посланные умелой рукой, ятаганы. Но стократ страшнее попасть в плен к туркам татарину. Единоверцу толпа ста шагов пройти не даст. Разорвет на части, растопчет, размажет плоть по земле. В крови несчастного стамбульцы вымочат босые ноги. Как в крови барана,