Андреас Зегер - «Гестапо-Мюллер». Карьера кабинетного преступника

Семь моих родственников были убиты гестапо, а точнее шефом гестапо Мюллером. Канарис называл нас «семьей». Я назову здесь только имена двоюродных братьев: судебного советника фон Донания, Клауса Бонхоффера, Дитриха Бонхоффера, Пауля фон Хазе, Шлейхера. Я находился через несколько камер от бывшего много лет моим шефом Канариса. На допросе у Мюллера я видел Канариса и адмирала разведки Ганса Остера последний раз. Мюллер спросил Канариса в моем присутствии, был ли я посвящен в деятельность Канариса и Остера против Гитлера и против гестапо. Канарис возразил, что я являлся только унтер-офицером и вследствие этого только подчинялся приказам. Так Канарис спас мне жизнь. Мюллер усадил меня на скамью подсудимых с типичным обвинением: «за действия, направленные на разложение вооруженных сил». Летом 1944 г. я два дня должен был защищать себя от нахождения в камере смертников. 18 свидетелей должны были быть публично допрошены. От каждого министерства на процесс было допущено по одному представителю, поскольку надеялись на раскрытие каких-либо тайн в уже проведенном расследовании. Генрих Мюллер был ничуть не удивлен покушением 20 июля. Ордер на арест наших сотрудников был выдан уже 17 июля — еще одно доказательство того, что гестапо разузнало что-то еще до 20 июля [727] «В руках шефа гестапо Мюллера», статья Михаэля Солтикова// «Welt am Sonntag» от 22 декабря 1963. .

Адольф Эйхман

Для группенфюрера Мюллера, шефа IV отдела тайной государственной полиции, подходит только одно название: «сфинкс». Когда я находился в Берлине, я должен был два-три раза в неделю приходить к нему с докладом. Каждую неделю у нас было одно или даже два так называемых заседаний референтов под руководством Мюллера. В этих заседаниях принимало участие большинство референтов IV отдела. Мюллер выносил на обсуждение наиболее интересные вопросы. 20–30 референтов являлись участниками этих заседаний; часто референтом делались сообщения, которые в другом случае он не всегда бы мог обсудить со своим шефом. Таким образом, мы прослушали много интересных докладов некоторых референтов, которые для каждого из нас имели большое значение.

Долгое время мы, все референты, каждый четверг вечером встречались у Мюллера дома и откровенно обсуждали за рюмкой коньяка и за шахматами личные и служебные вопросы. Тем не менее, я хотел бы подчеркнуть, что могу очень мало рассказать о Мюллере. Конечно, я знаю кое-что, так, например, то, что он был большим молчуном. У него было что-то от Мольтке, его губы были постоянно сжаты и растягивались лишь в улыбку, свидетельствующую о приятии или язвительном сомнении. Мюллер жил скромно, был очень осторожным человеком, как начальник очень аккуратен, корректен, доброжелателен. Его слабостью было все регистрировать и раскладывать по папкам. Он был бюрократом; благодаря ему я стал таким же, как он, и чувствовал себя под его руководством очень свободно. Что касается его мировоззрения, то мне казалось, что он стопроцентно поддерживает наши идеи. В отношении своих сотрудников его сильной стороной было то, что он работал с людьми так долго, пока они не достигали пенсионного возраста и не могли уже выполнять свои служебные обязанности. Как старый криминалист, он знал: чем дольше кто-либо находится на службе, тем лучшим специалистом в этой области он становится. Хотя я был его референтом, ему абсолютно не мешало то, что еврейская пресса сделала имя Эйхмана символом, сопроводив его определенными эпитетами, и таким образом решение еврейских вопросов в тех областях, куда входили отряды вермахта, было тесно связано с именем Эйхмана. Так получилось, что все, даже мои сотрудники, оперировали понятием «служба Эйхмана», хотя службы с таким названием вообще не существовало. Группенфюрер Мюллер был только криминалистом или только полицейским, все остальное пришло позже. Во всяком случае, у меня никогда не возникало другого впечатления о нем; в моих глазах он был идеалистом.

К этому человеку у меня особое внутреннее предрасположение; я могу с ним говорить так, как не могу говорить с равным мне по рангу коллегой. Когда возникали вопросы моего продвижения по службе или моего жалованья, я говорил Мюллеру: «Группенфюрер, видите ли, я работаю не из-за денег, а по идеологическим соображениям. У меня нет никаких честолюбивых помыслов, я хочу только хорошо выполнять свою работу и помочь создать то, что Вы хотите: безопасное будущее рейха и, как следствие этого, будущее наших детей. Я сейчас первый раз услышал о том, что Мюллер был принят в НСДЛП только в 1939 г. и только по настоянию рейхсфюрера. Я был убежден, что он уже давно поддерживал партию. Разумеется, я никогда не задавал себе вопроса о его вступлении в партию; у меня не было никакого повода для того, чтобы уловить в этой связи какой-либо подтекст. Во всяком случае, я не мог представить себе другую ситуацию кроме той, что Мюллер уже давно являлся старым партийцем, и именно так он себя и преподносил.

Только два человека из руководства криминальной полиции начали работать с «самых низов», и в моих глазах не было криминалистов лучше и профессиональнее, чем Мюллер и Небе. Оба были друзьями и коллегами. Когда Небе оказался замешанным в заговоре 20 июля против Гитлера, Мюллер хотел лично расследовать дело Небе и раскрыл инсценированное им самоубийство на Ванзее. В это время я был в Венгрии; я услышал эту историю, когда вернулся в Берлин. Многое еще живо в моей памяти, например, то, что Мюллер находился под впечатлением от того, что его многолетний друг, начальник криминальной полиции рейха Небе стал на его глазах предателем. Кто знал Мюллера, тот поймет, почему он лично старался арестовать Небе. На пляже озера Ванзее в разных местах были найдены дипломат и другие вещи Небе; для обыкновенного криминалиста все должно было указывать на самоубийство; он же знал, что самоубийство было инсценировано. В данном деле речь шла о двух блестящих специалистах, которые «стоили» друг друга. Когда и где Мюллер призвал Небе к ответу, я уже сейчас не помню; во всяком случае, Небе был взят живым и попал на скамью подсудимых. Скорее всего, Мюллер сделал ставку на дружбу Небе с заговорщиком — начальником полиции Берлина. Для нас этот вопрос являлся важной темой для обсуждения; было также известно, что Небе не принимал прямого участия в заговоре, я думаю даже, что он не знал ничего определенного по этому поводу. Однако он знал о круге заговорщиков; его долгом было сообщить об этом. Мюллер обладал феноменальной памятью и был известен как лучший немецкий эксперт по советской полицейской системе.

В непосредственном контакте с Мюллером работал молодой человек, который, если я не ошибаюсь, проводил с Россией какую-то радиоигру и в связи с этим имел в своем распоряжении данные о прослушанных телефонных разговорах. Мы называли эти данные «коричневым списком», так как он был напечатан на коричневой бумаге формата ДИН голубыми буквами; вверху красным цветом было выделено «секретно» и, одновременно, ожидаемая мера наказания за нарушение секретности. Эти данные были помещены в специальную папку и предназначались для работы референтов IV отдела. Службы этого отдела выбирали необходимые для дальнейшего рассмотрения вопросы и отмечали их, указывая на полях название ведомства. На титульном листе папки были названы по порядку ведомства, которые получали этот список; только сами референты и их заместители могли лично получить на руки эти документы. Так папка переходила из одного ведомства в другое, минуя тайную регистрацию. Если какой-либо ответственный референт считал, что ему необходима информация из этих данных, то ему разрешалось действовать по своему усмотрению. Сам факт телефонного прослушивания официально держался в тайне, так как являлся вторжением в частную сферу жизни, но в то же время был источником информации; это было известно почти каждому. В исследовательском управлении определенное количество служащих занималось контролем за перепиской. Некоторые номера прослушивались, разговоры записывались. Считалось, что треск в телефоне означал прослушивание, но специалист объяснил мне, что это не так. Если молодой человек, который в то время руководил службой телефонных прослушиваний, проводил по заданию группенфюрера Мюллера радиоигры с Советским Союзом, и если учесть существующие указания на то, что начальник криминальной полиции Мюллер состоял на службе у Советов, то, полагаясь на всю полученную мною ранее информацию от этого профессионала, могу только подтвердить, что обсуждаемая возможность соответствует поведению Мюллера. Ранее, через своих друзей, я смог узнать, что различные члены СД, уже давно считавшиеся мертвыми, получили на советской территории довольно высокие должности, и я не могу сразу отрицать тот факт, что Мюллер, возможно, находился на службе у СССР. Поддерживал ли он связь с Советами уже в конце 1944 г., я не знаю. После первых серьезных налетов на Берлин я сделал проект убежища, где могли спрятаться группенфюрер Мюллер, его жена и двое детей. Я раздобыл цемент и выстроил подвал, который был настолько маленьким, что четыре человека могли в нем находиться, лишь прижавшись друг к другу. Цемент только успел взяться, когда был произведен очередной налет на Берлин и прямым попаданием был разрушен дом Мюллера. В построенном же убежище семья перенесла этот налет без последствий. Мюллер был действительно сфинксом; мне становится это ясным, когда вспоминаю о том, как одно время мы каждый четверг играли с ним в шахматы.