Николай Кедров - Лапти сталинизма

Естественно, постоянно звучавшей в «письмах во власть» темой на протяжении всех 1930-х годов были жалобы на злоупотребления на местах. При этом, учитывая нюансы, изложенные в предыдущем разделе настоящей работы, не стоит недооценивать критичность крестьян, будто бы видевших источник всех своих несчастий в действиях местной администрации и обелявших центральные органы. В данном контексте для нас более важен не вопрос о том, возлагали или нет селяне ответственность за происходящее с ними на И. В. Сталина и политическое руководство страны, а то обстоятельство, что они имплицитно наделяли их способностью разрешать существовавшие в жизни авторов писем проблемы. Таким образом, вожди становились для крестьян своеобразной апелляционной инстанцией практически по всем вопросам общественной жизни села. Жалобы на местные органы власти нередко переплетались в письмах с проблемами социальных отношений, их авторы нередко скатывались к выяснению мелких деревенских склок и разногласий. В начале 1930-х годов крестьяне, как правило, жаловались на неправильное, по их мнению, «окулачивание» (связанные с этим выселения, описания имущества, обложения индивидуальным налогом). В дальнейшем в обращениях появились и другие социальные мотивы. Например, селькор В. Шабаков из деревни Павловская Вожегодского района, сочиняя время от времени едкие статейки для местной прессы и колхозной стенгазеты, вызвал тем самым неприязнь председателя сельсовета и администрации колхоза. Последние, но словам активиста, «преследовали» его «экономически и физически». Селькор тоже не оставался в долгу и в ответ писал доносы в различные районные организации, обвиняя своих преследователей во «вредительстве» и воровстве колхозной собственности. Однако поскольку ни райзо, ни районное отделение НКВД ожидаемых мер воздействия так и не приняли, В. Шабаков обратился с просьбой рассмотреть это дело непосредственно к И. В. Сталину [337].

В другом случае сталинская ударница М. Т. Разгулова, свинарка из колхоза «Правда Севера» Грязовецкого района, по всей видимости решила заменить собой одновременно местного участкового и колхозного сторожа. По ночам она по собственной инициативе выходила на улицы родной деревни и отлавливала односельчан, несущих что-либо ценное с колхозного двора (воровство обычно ограничивалось ведром кормовой посыпки). Разумеется, в результате М. Т. Разгулова перессорилась с частью односельчан. Представители местной власти воспринимали ее активную деятельность с улыбкой, что тоже не устраивало бравую ударницу. В итоге вся эта ситуация и стала поводом для обращения за содействием к секретарю крайкома ВКП(б) В. И. Иванову [338]. Такие случаи были отнюдь не единичны, социальные противоречия по числу упоминаний занимают первую строчку в перечне тем крестьянских обращений вождям. И это не случайно. По-видимому, в представлениях крестьян вождь все более обретал черты независимого арбитра в деревенских конфликтах, той надсоциальной силы, которая способна адекватно оценить ситуацию. Этому способствовали два фактора. Во-первых, отмечаемый в современных исследованиях высокий уровень конфликтности в российской деревне 1930-х годов [339]. Во-вторых, разрушение в ходе коллективизации привычных для крестьян общинных механизмов разрешения деревенских противоречий.

Все эти грани крестьянских представлений о месте и роли вождей в жизни общественного организма в конечном итоге и предопределяли высокую интенсивность петиционного движения и его значение в качестве связи с высшей государственной властью, которое придавали ему сами жители села. В заключение, вероятно, следовало бы назвать все указанные выше черты традиционными, указав, что они были унаследованы «сталинскими крестьянами» от своих прямых предшественников, подданных российского императора. Последнее положение, вероятнее всего, верно, однако высказать саму дефиницию «традиционное» нам не позволяет ее неопределенность. Используя этот термин, исследователи, как правило, стремятся подчеркнуть динамизм рассматриваемых ими процессов по отношению к предшествующему периоду. При этом в «недра» традиционного общества обычно включают всю предшествующую историю российской деревни. Однако в таком случае нам пришлось бы допустить, что неизменными оставались и политические представления жителей села на протяжении всей истории России. Последнее маловероятно, и уж точно никак не следует из предшествующего анализа [340].

В современной историографии бытует несколько устойчивых оценок относительно представлений крестьянства о местной власти. Первая — что крестьяне разделяли местный и центральный уровни власти. Однако при этом без ответа обычно остается вопрос, на каком уровне властных органов проходила эта символическая граница крестьянского восприятия. Во-вторых, считается, что крестьянство в целом негативно оценивало представителей местной власти, обвиняя их в бюрократизме, некомпетентности, грубости, пьянстве, мздоимстве и иных пороках. Наконец, нередко встречается тезис о том, что крестьяне винили именно местных чиновников в постигших деревню и лично их несчастьях, снимая при этом ответственность с высших руководителей коммунистической партии и советского государства.

Сложность вопроса о характере представлений крестьян о местной власти во многом заключается в тенденциозности источников по этой теме. Для политических сводок и других документов политического контроля тема отношения крестьян к местной власти не была главной. Их составителей интересовали другие проблемы, главным образом связанные с отношением крестьянства к советской (то есть центральной) власти и ее политике в деревне. В силу этого сведения об отношении крестьян к руководству на местах в этих документах не столь многочисленны. Следственные материалы сохранили данные о девиантном поведении крестьян в отношении представителей местной власти. Однако их нельзя считать нормой крестьянской повседневности. К тому же следует учитывать, что для советской юстиции 1930-х годов была характерна тенденция к политизации бытовых конфликтов. Главным источником изучения указанной темы до настоящего дня остаются «письма во власть». Они содержат многочисленные собственно крестьянские оценки деятельности советских служащих на местах. Однако из-за петиционного характера этих источников сведения, которые мы можем почерпнуть из «писем во власть», в основном имеют отрицательный характер. Дело в том, что именно представители местных органов власти были основными оппонентами крестьян в ситуациях, которые вели к появлению обращений. Апеллируя к более высокой инстанции, крестьяне, дабы придать больший вес своим аргументам, стремились подчеркнуть отрицательные качества местных начальников, дискредитировать их. Эта особенность «писем» требует еще более пристально взглянуть на имеющиеся документальные материалы. Возможно, наилучшим способом решения данной источниковедческой проблемы было бы проведение микроисторического исследования деятельности одного сельсовета. Не имея такой возможности, в настоящей работе мы проанализируем данные, которые содержатся в указанных источниковых комплексах, стараясь максимально учитывать отмеченную выше их специфику.