Эдуард Фролов - Рождение греческого полиса

Однако оставим это. Гораздо важнее другое: как именно новейшая англо-американская историография представляет себе рождение греческого полиса? Из каких исходных форм? Каким образом? В силу каких исторических причин?

Исходной ячейкой справедливо, хотя и самым общим образом, мыслится древнейшая, унаследованная еще от микенской поры, сельская община, но процесс ее превращения из эмбрионального аморфного единства в гражданскую общину сводится более или менее — более отчетливо у Старра, менее определенно у Финли — к политической метаморфозе, совпадающей с отменой древней царской власти. [44] Ср.: Starr Ch. G. A History of the Ancient World. P. 206-207 и Finley M. J. Early Greece. P. 90-91. Старр и этому сюжету посвящает специальный этюд. [45] Starr Ch. G. The Decline of the Early Greek Kings// Historia. Bd X. 1961. H. 1. p 129-138. Он подчеркивает необходимость рассматривать падение царской власти в VIII—VII вв. как важнейший момент в том историческом развитии греков, начало которому было положено разрушением микенской монархии. Тогда перед греками открылась возможность выбора —либо развить общественное, коллективистическое начало (the intensification of collective action), либо же сохранить верность принципу единоличного лидерства (personal leadership).

В Темные века этот принцип еще сохранялся, правда, в весьма уже ослабленном виде, в лице глав племенных военных товариществ — ба-силевсов. [46] Ibid. P. 129-132. Ликвидация этой пережиточной царской власти означала для греков окончательный разрыв с тем типом развития, который восходил (в плане именно типологическом) к великим восточным монархиям. [47] Ibid. P. 132-135. Отныне формой политической жизни греков стала независимая община свободных граждан — полис. Соответственно свершилась перестройка управления: наследственная или пожизненная единоличная власть царей сменилась властью избиравшихся на определенный срок магистратов. Функции высшей власти, ранее сконцентрированные в одних руках, оказались рассредоточены по нескольким должностным лицам или даже коллегиям (в Афинах — замена царской власти девятью архонтами, к которым затем добавились и другие коллегии). Наконец, расширились полномочия совета, который из совещательного органа при царях превратился в важнейший, наряду с народным собранием, политический институт с пробулевтическими, контрольными и даже исполнительными функциями.

Мы, продолжает Старр, плохо осведомлены о том, как именно произошло падение царской власти, но о причинах и устроителях переворота судить можем с большой вероятностью. [48] Ibid. Р 135-137 Царская власть пала прежде всего ввиду слабости самой монархической традиции (после крушения микенской монархии); далее, из-за материальной или финансовой несостоятельности ее носителей, поскольку их единственной опорой были их личные владения; наконец, вследствие прямой ее нецелесообразности в условиях военной реформы и появления гоплитской фаланги, командиры которой должны были отличаться не столько стратегическим искусством, сколько популярностью в народе. Что же касается устроителей переворота, то ими были не одни аристократы, как обычно считается, а знать вместе с народом.

Здесь мы подходим к центральному пункту построения Старра: в архаический период знать выступала совместно с народом, поскольку аристократы толком еще не отделились от простолюдинов, — разве что социально и экономически, но не политически и духовно (эта антитеза показательна для Старра, умаляющего значение экономического фактора),— ибо «Греция была все еще, даже в VII в., простой страной (Greece was still, even in the seventh century, a simple land)». [49] Ibid. Р. 137-138. Эта простота, это отсутствие резких общественных градаций по степени богатства и бедности, поясняет Старр в другом месте, и создавали важную предпосылку для ощущения всеми членами общины своей связанности общими узами. [50] Starr Ch. G. A History of the Ancient World. P. 209. Это духовное единство и стало основой для сплочения членов общины, перед лицом внешнего мира, в свободное гражданское единство, но, разумеется, после устранения того излишнего навершия, каким являлась царская власть. Таким образом, знать при поддержке народа свергла царей и в новом, полисном обществе смогла реализовать свои идеалы — постольку, конечно, поскольку она оказалась способной гарантировать социальную справедливость для всех, в том числе и для простолюдинов. И лишь там, где эти гарантии не были соблюдены, разражался кризис и являлась тирания.

Увы, эта великолепная картина невозможна. Принять ее препятствует то простое —да простят нам этот невольный каламбур!— обстоятельство, что архаическое общество начисто было лишено той простоты, о которой говорит Старр. Уже во времена Гомера (рубеж IX— VIII вв.) отчетливо обозначились не только различия в положении свободных и рабов, «мужей доблестных», аристократов, и «худых», простолюдинов, но и естественное их противостояние, выражавшееся у рабов в обычной для них форме — в элементарном нежелании трудиться (ср. знаменитую сентенцию в «Одиссее», XVII, 320-323), а у свободных бедняков — в резкой порою критике своекорыстия и самоуправства царей (сцена с Терситом во 2-й песне «Илиады»). Столетием позже, в век Гесиода, эта картина достигает уже большой остроты, выливаясь в грозные предупреждения «царям-дароядцам», а еще столетие спустя, по свидетельству современников —Алкея, Солона, Феогнида, греческие общины оказались охвачены сильнейшей смутой, в которой открыто и осознанно, с оружием в руках, выступали противоборствующие группировки демоса и знати.

Идеализация социальных отношений, сглаживание противоречий между демосом и знатью доходят у Старра до прямого искажения исторической действительности: рассуждения о руководящей роли аристократии затушевывают фактическое засилие знати, а оговорки о случаях, когда могли возникать конфликты и тирании, — повсеместность и остроту социального кризиса. Этой склонности к «упрощению» социальных отношений соответствует у Старра и другая тенденция — подчеркнутая примитивизация экономического быта, сознательное умаление той роли, которую играли в становлении полиса экономические факторы.

В своем этюде о раннегреческом полисе он дважды недвусмысленно высказывается на этот счет. Подчеркивая физическую рыхлость первых греческих городов, медленность их превращения в настоящие урбанистические центры, напоминая об ограниченности их материальных возможностей, а, кстати, и о позднем —не ранее VII в. —появлении у греков монеты, он предупреждает против преувеличенного представления о роли торговли в формировании города (we shall do well not to exaggerate the growth of commerce in early Greece, as a factor in sity-formation). [51] Starr Ch. G. The Early Greek City-State. P. 99. А в конце работы еще раз, и уже самым общим образом, заявляет, что в вопросе о возникновении города-государства он решительно отказывается признавать первенствующее значение за экономическими факторами (...I for one deliberately refuse to put primary weigth upon economic factors in the emergence of the city-state). [52] Ibid. P. 108.