Эдуард Фролов - Рождение греческого полиса

Такая интерпретация, не учитывающая сложного сплетения объективных факторов, действующих в массе своей, в условиях частной собственности и товарного производства, против мелкого хозяина, страдает очевидной субъективностью и односторонностью, но она показательна для жизненной установки Гесиода, который сам был зажиточным земледельцем и стремился сохранить и приумножить свое состояние. Для него именно характерно полярное отношение: отвращение к бедности, с недвусмысленным осуждением тех, кто обеднел, и влечение к богатству, со столь же осознанным и открытым отождествлением материального преуспеяния и счастья. Что может лучше подтвердить разложение традиционных общинных принципов и форм жизни, чем эти характерные, заявленные в поэме Гесиода со всею откровенностью, установки: признание закономерности и как бы естественности идущей среди людей конкурентной борьбы, которая сопровождается обогащением одних и обнищанием других, убеждение в решающем значении в этой жизненной борьбе за личной, исполненной надлежащей энергии и рационализма, инициативой, провозглашение не только материального, но и социального и даже этического превосходства богатства над бедностью.

Вообще характерной чертой времени была растущая имущественная дифференциация, углубляющаяся поляризация собственности. Темы богатства и бедности являются одними из заглавных в архаической поэзии, нашем главном литературном первоисточнике. Стремление людей к наживе, вечный страх перед разорением и нищетой, способы обогащения, необходимость соблюдения разумной, справедливой меры в делах собственности — все эти сюжеты социальной действительности на разные лады обсуждаются различными поэтами, крестьянином Гесиодом и родовитыми аристократами Алкеем и Феогнидом, авантюристом Архилохом и исполненным уравновешенной мудрости Со лоном. О воззрениях Гесиода было сказано уже достаточно. Разве что следовало бы упомянуть еще одну его сентенцию, в которой признание общего стремления к богатству сопровождается характерной оговоркой относительно безрассудства чрезмерного влечения, оговоркой, выдающей ориентацию также и Гесиода, при всем его индивидуализме, на некую норму, диктуемую этикой складывающегося гражданского общества. Порицая стремление иных людей совершать плавания ради прибыли даже весной, в не установившуюся еще погоду, поэт замечает:

Нашедшая, таким образом, известное отражение уже у Гесиода, эта тема меры достигает своего полного развития в архаической поэзии на рубеже VII—VI вв., когда формирование гражданского общества, полиса, с его принципами социальной справедливости и законности, вступает в решающую фазу. Подтверждения можно найти в особенности в произведениях Солона, а затем также и Феогнида.

Но тема меры —тема, так сказать, вторичная, определяемая корректирующим воздействием полисной этики на исконное влечение людей к богатству. А первоначальным заглавным мотивом было именно самое это влечение, воспринимаемое как естественное и вечное, равно как и убеждение в определяющем значении богатства для общественного положения человека. Отголоски этих распространенных мнений мы обнаруживаем и у названных только что представителей высокой, проникнутой гражданскими мотивами лирики Солона и Феогнида. Вот элегия Солона, условно именуемая «К самому себе» (fr. 1 Diehl [173]). [174]Афинский поэт отмечает всеобщность влечения к богатству:

При этом Солон подчеркивает ненасытность свойственной людям страсти к обогащению:

Поэт признает, что и сам он охвачен желанием разбогатеть, но только честным путем, на чем и делается в элегии особенный акцент:

В том же духе высказывался веком позже мегарский поэт Феогнид, в элегиях которого темы бедности и богатства представлены столь же, если даже не более, выпукло, как и у Солона. [175]Феогнид признает достойным благородного человека лишь один способ обогащения — тот, что согласуется со справедливостью, и он даже заявляет, что честная бедность предпочтительнее дурно нажитого богатства (ср.: ст. 29-30, 145-158, 197-208 Diehl [176]). Вместе с тем он сетует, что на практике несправедливый и бесчестный чаще обретает богатство, а удел справедливого — бедность (743-752). Сам он, лишившись во время смут на родине своих наследственных владений (ср.: 345-350, 667-670, 1197— 1202), более всего страшится бедности (173-182, 351-354, 649-652) и мечтает на старости обладать хотя бы скромным достатком, чтобы, помимо немощи, не испытывать других мук (1155-1156). И он, разумеется, хорошо представляет себе могущество богатства, способного и приукрасить и облагородить кого угодно:

Но, быть может, самым точным образом выразил всеобщее убеждение во всемогуществе богатства, в прямой зависимости социального значения человека от его имущественного состояния лесбосский поэт Алкей, живший, как и Солон, на рубеже VII-VI вв. Алкей повторяет суждение, высказанное будто бы легендарным царем Спарты Аристодемом, но, на самом деле, отражающее дух современной поэту эпохи: