Джон Робертс - Мировая история

Но Европа, наконец-то зримая, невообразимо отличалась от того, во что ей предстояло превратиться, и ее территория ограничивалась западом континента.

Она к тому же решительно отличалась от того, чем была в прошлом. Упорядоченная, грамотная, неторопливая жизнь римских провинций уступила место раздробленному обществу с вкрапленной в него воинской аристократией и ее соплеменникам, иногда интегрированным в массу более ранних обитателей, иногда нет. Их вожди назвались королями, и они конечно же больше не считались просто вожаками племен, тем более после почти двух веков существования в условиях, оставленных им римлянами. Королей уже нельзя было назвать варварами точно так же, как их подданных. Как раз в 550 году варварский король – гот – впервые распорядился изобразить на монетах себя в обрамлении знаков императорской власти. Через оттиск изображения, в их представлении служащий реликвией высшей культуры, через действенность концепции самого Рима и посредством сознательной и интуитивной деятельности, прежде всего церкви, эти народы вступили на собственный путь к цивилизации, и их искусство останется доказательством этого.

Из формальной культуры они не принесли с собой ничего, что можно было бы сравнить с античностью. Никакого вклада в развитие цивилизованного интеллекта варвары не сделали. Зато культурный обмен на бытовом уровне совсем не всегда шел в одном направлении. Степень, до которой христианство или, по крайней мере, церковь сохраняли свою эластичность, следует оценивать по достоинству. Христианство распространялось повсюду, где для него открывались любые каналы, и они определялись слоями язычества, германского слоя над римским и над кельтским. Обращение короля типа Хлодвига не означало, что его народ сразу демонстрировал хотя бы формальную приверженность христианству; судя по захоронениям, некоторые из них оставались языческими в нескольких поколениях, живших позже. Но в таком консерватизме скрывались как препятствия, так и новые возможности для распространения христианства. Служители церкви могли использовать веру в народную магию или существование священного места, которое служило связующим звеном между уважаемым святым человеком и старинными божествами сельской местности или леса. Чудеса, знание о которых усердно пропагандировалось в житиях святых через декламацию вслух паломникам, прибывающим к их святыням, служили убедительными аргументами того времени. Люди привыкли к чудесным вмешательствам старинных кельтских богов или проявлениям власти Одина. Для подавляющего большинства людей тогда, как это было на протяжении большей части истории человечества, роль религии заключалась не в предоставлении нравственного окормления или духовного озарения, а в умилостивлении всего невидимого. Только по кровавой жертве христиане однозначно провели линию разграничения между собой и языческим прошлым; многое остальное из языческой практики и воспоминаний они просто окрестили и дали новое название.

Процесс, в ходе которого все это появилось, часто рассматривался как упадок, и конечно же приводились разумные аргументы по данному поводу. В практическом плане варварская Европа экономически была беднее, чем империя Антонинов; на всем протяжении Европы туристы все еще разевают рот от удивления перед монументами строителей Рима, точно так же, как это могли делать наши предшественники варвары. Однако в положенное время из всего этого недоразумения появится нечто весьма новое и неизмеримо более созидательное, чем было в Риме. Современники просто не могли как следует разглядеть то, что происходило, так как видели все в мрачном свете. Но некоторые, возможно, заглядывали несколько дальше в будущее, о чем можно судить по озабоченности Григория Великого.

Александра Великого всегда сопровождала свита книжников и эрудитов, готовых ответить на любой его вопрос. Тем не менее он имел весьма туманное представление о том, что ждет его в Индии; создается такое впечатление, что он считал Инд продолжением Нила, по ту сторону которого простирается все та же Эфиопия. Греки издавна прекрасно знали о северо-западной части Индии, где находился престол персидской сатрапии Гандхара. Но дальше все пребывало во мраке неизвестности. Что же касается политической географии, неясность все еще сохраняется; отношения между государствами и, с политической точки зрения, природу государств долины Ганга во время вторжения Александра все еще трудно постигнуть. Царство Магадха, раскинувшееся в низовье Ганга и осуществлявшее своего рода господство над остальной частью его долины, считалось главным политическим образованием на полуострове Индостан на протяжении двух столетий или даже больше. Но о его политических атрибутах или истории известно мало. В индийских источниках о прибытии Александра Македонского в Индию ничего не сказано. Притом что этот великий завоеватель дальше Пенджаба никогда не проникал, мы можем узнать из греческих летописей его дней разве что о покорении мелких царств на северо-западе индийской державы. Сведения о посещении им центральных ее областей отсутствуют.

При Селевкидах на Западе появляется более достоверная информация о том, что лежало восточнее Пенджаба. Время обретения этих знаний приблизительно совпадает с возвышением новой индийской державы под названием империя Маурьев, и с этого момента фактически начинается ведение исторического досье на Индию. Одним из наших поставщиков сведений считается греческий путешественник Мегасфен, направленный послом в Индию по указанию царя Селевкидов около 300 года до н. э. Отрывки из его сочинений, посвященных увиденному, хранились достаточно долго, так что писатели более позднего времени использовали пространные цитаты из них. Так как ему удалось во время путешествий добраться до Бенгалии и Ориссы, а к тому же он пользовался большим уважением и как дипломат, и как ученый, ему посчастливилось познакомиться и побеседовать с многочисленными индийцами. Некоторые более поздние писатели нашли его доверчивым и ненадежным автором очерков; они обратили внимание на его рассказы о мужчинах, способных обходиться одними только запахами, отказываясь от еды и воды, о гигантах или людях с такими огромными ступнями, что они использовали их для защиты от палящего солнца, о пигмеях и безротых людях.

Подобные сказки воспринимались как полный вздор. Но совсем необязательно считать их лишенными каких-либо оснований. Они вполне могли представлять собой всего лишь высокоразвитую осведомленность, продемонстрированную арийскими индийцами, знающими о физических различиях, отмеченных у их соседей или у дальних знакомых из Центральной Азии или джунглей Бирмы. Некоторые из них на самом деле могли выглядеть очень странными, и особенности их поведения, несомненно, в глазах индийцев представлялись необычными. Кое-что в этих рассказах могло смутно отражать занимательные аскетические предписания индийской религии, которые всегда производили на чужаков большое впечатление и обычно приукрашались в ходе устного повествования. Такие сказания не должны были подрывать доверие к рассказчику, и не следовало отвергать все остальное в них поведанное как полный досужий вымысел. В них можно было даже обнаружить рациональное зерно, если только рассказчик предлагает нечто вроде видения того, как индийские собеседники Мегасфена представляли себе внешний мир.