Джон Робертс - Мировая история

Он первым напечатал на карте слово «Америка», и ему принадлежит изобретение проекции, наиболее распространенной до нынешнего дня в виде карты мира, перенесенной как будто с развернутого цилиндра с Европой в его центре. Самая поразительная черта этой его прогрессии заключается в интегральной и системной природе. Европейская экспансия на следующем этапе всемирной истории выглядит сознательной и целенаправленной, как никогда прежде. Европейцы издавна мечтали о территориальных приобретениях и золоте; в их алчности, лежавшей в основе всего предприятия, ничего нового не просматривалось. Прежним оставалось и религиозное рвение, которое подчас служило им вдохновением, но чаще скрывало приводные пружины даже от самих участников событий. В качестве новизны следует отметить укрепляющуюся уверенность в себе, основанную на приобретенных знаниях и достигнутых успехах. В XV веке европейцы стояли в начале этапа своей истории, в течение которого их энергия и уверенность будут расти внешне практически безгранично. Окружающий мир оставался на своем месте, зато сами европейцы двинулись на его решительное освоение.

Масштаб такого разрыва с прошлым сразу осознанию не поддается. В Средиземноморье и на Балканах европейцы все еще чувствовали себя перепуганными и агрессию себе не позволяли. Искусство мореплавания и судовождения все еще находилось в зачаточном виде – хронометрист начнет давать достаточно точный отсчет времени для выполнения рейса, например, не раньше XVIII века. Зато открывался путь к налаживанию новых отношений между Европой и остальным миром, а также между теми же европейскими странами. За открытием новых земель последует покорение их населения, а со временем начнется эксплуатация европейцами богатейших зарубежных ресурсов. Поднималась заря коренного преобразования мира. Некое равновесие, просуществовавшее тысячу лет, уходило в прошлое. По мере развертывания следующих двух столетий тысячи судов из года в год, изо дня в день будут покидать причалы Лиссабона, Севильи, Лондона, Бристоля, Нанта, Антверпена и многих других европейских портов. Их экипажи отправятся на поиск новых рынков сбыта и получения барыша на остальных континентах. Причаливать им предстоит в Каликуте, Кантоне, Нагасаки… Со временем к ним должны присоединиться суда из мест, где европейцы утвердились за границей, – из Бостона и Филадельфии, Батавии и Макао. И в течение всего этого времени ни одно одномачтовое арабское каботажное судно не нашло пути в Европу; только в 1848 году китайскую джонку ввели в русло Темзы. Только в 1867 году японское судно пересекло Тихий океан по пути в Сан-Франциско, когда европейцы уже широко использовали накатанные великие морские маршруты.

В 1500 году Европа уже однозначно выглядела центром новой цивилизации; в скором времени этой цивилизации предстояло распространиться на остальные земли. Ее стержнем все еще служила религия. О правовых последствиях всего этого речь уже шла выше; мощным фактором общественного регулирования и управления выступала церковь, несмотря на все превратности, выпавшие на ее долю. К тому же ей досталась роль хранителя культуры и просветителя всего народа, мотора и вместилища самой цивилизации. Начиная с XIII века бремя ведения летописи, просвещения и научных исследований, долгое время лежавшее на монастырских монахах, теперь разделили монахи нищенствующих орденов и, главное, сотрудники новых учреждений, в которых монахи иногда играли заметную роль, – университетов. Первые из них появились в Болонье, Париже и Оксфорде; к 1400 году образовалось еще 53 университета. Важность университетов для будущего Европы тем не менее состояла в том, что своим существованием они обеспечивали такое положение вещей, при котором с появлением образованных мирян в значительном количестве их формирование шло под влиянием ведомства, находящегося под крылом церкви и освященного религией. Кроме того, университетам предстояло послужить великой объединяющей, свободной от национальных предрассудков культурной силой.

Лекции в европейских университетах читали на латыни, то есть на языке церкви. Его былой статус языка просвещения все еще проявляется в рудиментарной латыни университетских церемоний и названиях ученых степеней.

Появление нового учреждения просвещения пошло на пользу с точки зрения популяризации права, медицины, богословия и философии. Философия на заре Средневековья практически растворилась в богословии. Затем в XII веке, когда специалисты приступили к прямому переводу философских трудов с греческого языка на латынь, европейские ученые получили возможность самостоятельно ознакомиться с наследием классических философов. Появился перевод трудов из исламских источников. Когда на латынь переложили произведения Аристотеля и Гиппократа, к ним сначала отнеслись с большим недоверием. Такое отношение сохранялось практически до середины XIII века, но постепенно полным ходом пошел поиск путей согласования между классическим и христианским описанием мира, когда прояснилось, прежде всего благодаря трудам двух доминиканцев – Альберта Магнуса и его ученика Фомы Аквинского, что согласование и синтез на самом деле возможны. Так случилось, что классическое наследие в Западной Европе возвратили к жизни и повторно окрестили. Вместо противопоставления и критического подхода к духо-центрической культуре христианского мира это наследие включили в нее. Классический мир начали рассматривать в качестве предшественника мира христианского. На протяжении многих веков человек станет в делах интеллектуальных обращаться к авторитету религии или классики. Из классиков первым числится Аристотель, наследие которого ценится выше всего. Если его не смогли причислить к лику святых, то духовенство относится к нему по меньшей мере как к своего рода пророку.

Прямое доказательство заключалось в выдающемся системном и рациональном достижении средневековой схоластики. Такое название присвоили интеллектуальному усилию по проникновению в суть христианского учения. Сила схоластики лежит в ее широте охвата явлений жизни, блестяще, как нигде, проявившемся в труде аквинцев Summa Theologica, который выше всего ценится за его конечное достижение и тонкий синтез. Его составители попытались описать все явления. Его слабость лежит в плоскости нежелания авторов обратиться к созерцанию и эксперименту. Христианство обеспечило средневековому уму мощную подготовку в логическом мышлении, но совсем немногие мыслители, обособленные и не похожие на других людей, смогли смутно разглядеть возможность прорыва через авторитет к действительно экспериментальному методу.