Джон Робертс - Мировая история

По крайней мере, один мыслитель, величайший английский политический философ Томас Гоббс рассказал в своих книгах, в частности в «Левиафане» 1651 года, о своем согласии с путем движения его общества. Гоббс утверждал, что недостатки и неясности отрицания чьего-то права на последнее слово в решении того, что считать законом, совершенно определенно перевешивает опасность завладения такой властью тираном. Беды его времени оставили у него на душе глубокое впечатление и навели на мысль о необходимости точно знать, где искать носителя власти. Даже когда беспорядки перестали выглядеть явлением непрерывным, всегда сохранялась опасность их возникновения. Томас Гоббс выразился по этому поводу (примерно) так: «Нет нужды жить в условиях постоянного проливного дождя, чтобы определиться с местным климатом». Объяснение того, что законодательная власть – или суверенитет – принадлежала, причем безгранично, государству и больше никому, а также что ее нельзя ограничивать обращениями к льготам, традициям, законом Божьим или чем угодно еще, не содержащим опасности скатывания в анархию, считается вкладом Гоббса в политическую теорию, хотя особой благодарности он за это не услышал, а заслуженное признание к нему пришло только лишь в XIX веке. Народ часто поступал так, будто люди согласились с его воззрениями, однако его самого подвергали практически всеобщему осуждению.

Обретшая свою конституцию Англия считается фактически одним из первых государств, функционировавших на принципах Гоббса. К началу XVIII века англичане (шотландцы в меньшей степени, даже когда они согласились на власть парламента в Вестминстере после утверждения Акта об Унии 1707 года) согласились в принципе и иногда показывали это на практике, что пределы охвата законом безграничны, а пределы возникают из практики жизни. Такой вывод предстояло откровенно оспорить уже в викторианские времена, но произошло все опосредованно, когда в 1688 году в Англии наконец-то отвергли прямое происхождение рода Стюартов, свергли с престола Якова II и с известными оговорками возвели на него его же дочь с супругом.

Уже одним из показателей укрепления авторитета парламента можно назвать рост на протяжении столетия или даже больше потребности монарха в управлении его депутатами; с учреждением договорной монархии в Англии наконец-то удалось порвать с ее ancien régime (отжившей свое системой) и перейти к ее функционированию как конституционного государства. На самом деле произошло разделение централизованной власти; главная доля этой власти перешла к палате общин, депутаты которой представляли интересы господствовавших феодальных сословий. Король все еще обладал важными собственными полномочиями, но его советники, как скоро выяснилось, должны были заручиться доверием все той же палаты общин. Законодательный суверен в лице монарха в парламенте согласно его уставу мог делать все, что угодно.

В континентальных странах никакой такой неприкосновенности, как все еще защищенная привилегия, не существовало, как и того, кто мог бы рассчитывать оспорить решение парламента. Английский ответ на угрозу, представлявшуюся таким сосредоточением власти, состоял в предохранении такого положения вещей, даже революционным путем при необходимости, когда власть действует исключительно в соответствии с волей наиболее влиятельных слоев общества.

В 1688 году Англия получила голландского короля, мужа королевы Марии по имени Вильгельм III, для которого главное значение «Славной революции» того года заключалось в том, что Англию удалось мобилизовать на борьбу против Франции, теперь угрожавшей независимости Республики Соединенных провинций. В англо-французских войнах переплелось слишком много сложных интересов, которые позже толковали исключительно со структурной или идеологической точки зрения. Кроме того, участие Священной Римской империи, Испании и различных немецких князей в изменении антифранцузских коалиций на протяжении следующей четверти века конечно же сводило на нет любые заметные различия в политических принципах между двумя повздорившими сторонами. Как бы то ни было, современники совершенно справедливо удивились полному отсутствию идеологического элемента, заключенного где-то в этой борьбе. Общество Англии и Голландии выглядело более открытым, чем общество Франции при Людовике XIV. Там разрешалось отправлять разные религиозные верования, а их исповедники пользовались государственной защитой. Там отсутствовала цензура прессы, деятельность которой нормировалась законами, призванными ограждать людей и государство от клеветы. Они находились под управлением олигархий, представлявших настоящих обладателей социально-экономической властью. Франция находилась на противоположном полюсе государственного устройства.

При Людовике XIV абсолютизм в системе управления государством во Франции достиг своего кульминационного пункта. Его честолюбие в знакомых нам категориях определяется с трудом; для него личное, династическое и национальное величие выглядело понятиями практически неразделимыми. Вероятно, именно поэтому он превратился в некий образец для всех европейских принцев. Политику он низвел фактически до уровня управления; советники августейшей особы вместе с наместниками короля в провинциях, то есть интендантами и военачальниками, уделили должное внимание таким социальным фактам, как существование дворянства и местной неприкосновенности, но в период своего правления Людовик уничтожил реальную независимость политических сил, пользовавшихся большим влиянием во Франции до того времени. То была эпоха учреждения королевской власти по всей стране, и некоторые позже в ней увидели революционный смысл; во второй половине того века структура, которую сработал Ришелье, наконец-то наполнилась управленческой волей. Людовик XIV приручил аристократов, предложив им самый шикарный двор в Европе; его собственное понимание социальной иерархии доставляло ему удовольствие через присвоение им отличий и пенсий, но он никогда не забывал о фрондах и контролировал дворянство так же тщательно, как это делал Ришелье. Людовик исключил своих родственников из совета, который состоял из министров простого происхождения, на которых он мог всецело положиться. Функции парламентов ограничивались их судебной ролью; устанавливалась независимость французской церкви от римской власти, но только ради того, чтобы привести ее более надежно под крыло самого христианского из королей ( Rex Christianissimus – так звучал один из титулов Людовика). Что же касается гугенотов, Людовик стремился любой ценой открещиваться от управления еретиками; тех, кого не удалось сослать в изгнание, подвергли жестокому преследованию ради принуждения к принятию нужной веры.