Джон Робертс - Мировая история

Когда товары из Китая перестали считаться редкостью, в Европе XVIII века возникло повальное увлечение восточными мотивами в мебели, фарфоре и платье. С этой точки зрения художественное и интеллектуальное влияние более чем очевидно, чего не скажешь о действительно глубоком проникновении в европейскую жизнь, в которой прижились черты разнообразных цивилизаций. Притом что такого рода сравнения могут содержать некоторые тревожные аспекты, говорящие о том, что отношение европейцев к религии других народов вызывает меньше гордости, чем отношение к ней со стороны китайцев, зато прочие аспекты, такие как деяния конкистадоров, подпитывали ощущение превосходства европейцев над всеми народами мира.

Влияние европейцев на народы мира вместить в несколько простых фраз так же трудно, как влияние внешнего мира на Европу, но в некоторых его проявлениях оно, как минимум временами, представляется предельно очевидным. Как ни прискорбно, но факт, что практически нигде в мире коренные народы не получили ни малейшей материальной выгоды от первого этапа европейской агрессивной экспансии; зато многие из них пережили ужасные мучения. Но далеко не всегда и не в полной мере вина за это лежала на европейцах, если только не винить их в том, что они вообще пришли на чужую землю. В эпоху, когда никто ничего не знал об инфекционных заболеваниях, кроме самого очевидного, как, например, можно обвинять в катастрофических последствиях оспы или других болезней, занесенных из Европы в обе Америки. Но все-таки такие последствия наступили. Судя по подсчетам ученых, в XVI веке население Мексики сократилось на три четверти; на некоторых островах бассейна Карибского моря коренное население исчезло без следа.

Совсем другое дело такие факты, как безжалостная эксплуатация выживших после случившегося демографического провала. Здесь получил выражение тот лейтмотив подчинения и подавления, который проходит красной нитью через практически каждый случай изначального воздействия Европы на остальной мир. Различные колониальные условия и различные европейские традиции представляют собой всего лишь степени притеснения и эксплуатации чужого труда. Отнюдь не все колониальные общества основывались на одних и тех же крайностях жестокости и запугивания, но во всех эти явления присутствовали. Благосостояние Республики Соединенных провинций и их величественной цивилизации XVII века питалось от корней, которые, по крайней мере на островах, где выращивались специи, и в Индонезии, уходили в пропитанную кровью коренного населения почву. Задолго до того, как экспансия европейцев в Северной Америке пошла на запад от Аллеганских гор, мимолетные добрые отношения первых английских поселенцев Виргинии с коренными американцами разладились и наступило время их истребления и выселения с насиженных мест.

Хотя на население испанской Америки в какой-то мере распространялось покровительство государства от крайних злоупотреблений системой энкомьенда (предусматривавшей право конкистадоров на сбор подати с индейцев и на владение землей), его положение по большей части низвели до уровня пеонажа (долгового рабства, кабальной зависимости за долги). И наряду с этим прилагались решительные усилия (из самых высоких побуждений) по уничтожению коренной культуры. В Южной Африке готтентотам, а в Австралии аборигенам предстояло повторить судьбу тех, кого коснулась европейская культура и у кого не нашлось защиты в виде традиций древних и передовых цивилизаций, таких как цивилизации Индии или Китая. Даже этим великим странам европейцы нанесли большой ущерб, не могли они и сопротивляться европейцу, как только тот принимал решение на применение достаточной силы. Но самый наглядный пример европейского господства продемонстрировали обитатели заселенных европейцами колоний.

Само благополучие многих из них долгое время зависело от торговли африканскими рабами, роль в структуре хозяйствования которых уже упоминалась выше. Начиная с XVIII века проблема работорговли преследовалась ее критиками, которые видели в этом явлении наиболее жестокий пример бесчеловечного отношения одних людей к другим, будь то белых к черным, европейцев к представителям других рас или капиталистов к труженикам. Рабство должным образом доминировало над подавляющей частью историографии экспансии Европы и американской цивилизации, ведь оно являло собой основной факт истории для обеих. В меньшей степени данное явление из-за его роли в формировании контуров Нового Света служило отвлечению внимания от остальных форм рабства в другие исторические времена – или даже альтернативных судеб рабства, таких как умышленное или неумышленное истребление, постигшее некоторые другие народы.

Рынки невольников в колониях поселенцев Нового Света определяли направление работорговли до самой ее отмены в XIX веке. Наиболее надежных своих покупателей работорговцы находили сначала на островах Карибского моря и потом на американском материке, одновременно на северной и южной его части. На заре работорговли главная роль в ней принадлежала португальцам, но в скором времени их из Карибского бассейна вытолкнули голландцы, а за ними пришли «морские псы» Елизаветы I. Однако в XVI веке вытесненные из Карибского моря португальские капитаны переключились на ввоз африканских рабов в Бразилию. В начале XVII века голландцы основали свою Вест-Индскую торговую компанию, через которую собирались вести бесперебойное снабжение рабами островов Карибского моря, но к 1700 году их обошли французские и английские работорговцы, открывшие фактории на Невольничьем Берегу Африки. В целом они постарались перевести в Западное полушарие от 9 до 10 миллионов африканских рабов, 80 процентов из них – после 1700 года. Наивысшее процветание торговли рабами приходится на XVIII век; за его 100 лет в Америку переправили 6 миллионов рабов. Новый век торгового благосостояния на работорговле европейцы обеспечили через такие порты, как Бристоль и Нант. За счет труда африканских рабов появилась возможность заняться освоением новых земель. С увеличением масштаба сбора урожаев новых зерновых культур, в свою очередь, произошли большие изменения в структуре европейского спроса, промышленного производства и торговли. С точки зрения расовых различий европейцы до сих пор живут прежними представлениями.

Зато исчезли связанные с рабством человеческие страдания, и теперь нам уже не дано их измерить, причем не просто в физических трудностях (африканец на вест-индской плантации мог прожить считаные годы, даже если бы перенес ужасные условия путешествия морем), а и в психологических и эмоциональных трагедиях этого массового переселения. Степень проявлявшейся жестокости не поддается измерению; с одной стороны, существуют свидетельства в виде оков и козел для порки, с другой стороны, воспоминания о широком распространении этих орудий пыток в европейской жизни тоже, и о том, что во главу угла ставился личный интерес, толкавший плантаторов на возвращение своих капиталовложений. О том, что это не всегда удавалось, показывают восстания рабов. Хотя мятежи поднимались не часто, кроме Бразилии, и этот факт тоже требует своего осмысления. Рабство достигло новой и качественно отличавшейся стадии с появлением плантаций, образованных в Америке, то есть стадии человеческой эксплуатации, на которой нарушители человеческой морали и их жертвы одновременно соглашались со своими ролями. В этом смысле Новый Свет родился в условиях неволи.