Джон Робертс - Мировая история

С судьбоносного периода развития в XVII веке появляется морское превосходство одной европейской страны, которому суждено было сохраняться на протяжении двух с лишним веков и определять по всему миру систему так называемой Pax Britannica (периода доминирования Британской империи на море и в международных отношениях, начиная с битвы при Ватерлоо 1815 года и заканчивая Первой мировой войной 1914–1918 годов). Голландцы как соперники отпали, когда их республика прогнулась под бременем защиты собственной независимости на суше от поползновений французов. Опасным морским соперником англичан выступала Франция, и здесь можно увидеть, что поворотный момент наступил к концу правления короля Вильгельма. К тому времени выбор между превосходством на суше или на море французы сделали в пользу суши. С тех пор французам больше не удалось восстановить своего военно-морского превосходства, хотя французским судостроителям и капитанам все еще удавалось одерживать победы за счет своих навыков и беспримерной храбрости. Англичанам не приходилось отвлекаться от наращивания своей морской мощи на океанских просторах; им оставалось только стравливать своих континентальных союзников на суше, чтобы самим не тратиться на содержание крупных сухопутных войск.

Причем речь здесь идет далеко не о прямолинейном сосредоточении ресурсов. Развитие британской морской стратегии тоже происходило на путях, далеко уходивших от путей формирования политики остальных морских держав. Здесь уместно упомянуть о потере интереса французов к флоту Людовика XIV, так как их разочарование наступило после того, как англичане нанесли им громкое поражение действиями своего флота в 1692 году и тем самым посрамили французских адмиралов. То была первая победа из многочисленных одержанных вслед за ней, ставшая наглядным пособием по оценке стратегической обстановки в условиях, когда военно-морская мощь складывалась в конечном счете из завоевания господства над поверхностью морского района ведения операции, обеспечения безопасности движения в нем своих судов и пресечения появления в нем судов врага. Ключом к созданию желанной обстановки служила нейтрализация флота противника. Без его нейтрализации никакой речи о безопасности мореплавания идти не могло. Таким образом, конечной целью британского военно-морского флота на протяжении целого столетия, когда Королевские военно-морские силы пользовались практически неоспоримым господством на море и сложились стойкие наступательные традиции, ставилось заблаговременное нанесение поражения флоту противника.

Военно-морская стратегия подпитывала имперское предприятие косвенным, а также непосредственным образом, потому что все активнее требовала приобретения баз, с которых можно было бы действовать эскадрам кораблей. Они представляли особую важность в укреплении Британской империи. В конце XVIII века этой империи тоже грозила потеря большей части ее освоенной территории, и эта потеря несла бы с собой дальнейшее освобождение от навязывания европейской гегемонии за пределами Нового Света в том же 1800 году через торговые фактории, островные плантации с базами и контроля морской торговли, а также покорение чужих больших территорий.

Меньше чем за три столетия навязывания даже такой ограниченной формы империализма произошло коренное изменение мировой экономики. До 1500 года насчитывалось больше сотни стран с более или менее самостоятельной или обособленной системой хозяйствования. Европейцы едва имели представление о Северной и Южной Америке, а также Африке, о существовании Австралазии они даже не подозревали, транспортное сообщение с ними выглядело просто крошечным по сравнению с огромными территориями. Из Азии в Европу тянулся тонкий ручеек торговли роскошью. К 1800 году появилась сеть товарообмена планетарного масштаба. В нее попали даже Япония и Центральная Африка, остававшаяся все еще не охваченной магистральными линиями сообщений, но все-таки присоединенная к ним через работорговлю и арабов. Первые два его наглядных признака проявились в виде переключения азиатской торговли с Европой на морские маршруты, проложенные португальцами, и потока слитков благородных металлов из Америки в Европу. Без того потока, прежде всего слитков серебра, вряд ли наладилась бы торговля с Азией, так как в Европе практически не производили товары, пользовавшиеся спросом в Азии. В торговле с Азией можно увидеть главную роль слитков серебра из Америки, поток которых достиг своего максимального значения в конце XVI века и в первые десятилетия века следующего.

Притом что невиданное обилие в Европе драгоценных металлов можно назвать первым и наиболее заметным экономическим результатом новых европейских взаимоотношений с Азией и Америкой, оно отнюдь не играло такой значительной роли, как общий прирост торгового оборота, существенную долю в котором составили африканские рабы, поставлявшиеся в бассейн Карибского моря и Бразилию. Невольничьи суда обычно шли назад из Америки в Европу загруженными колониальными товарами, пользовавшимися все большим спросом среди европейцев. В самой Европе сначала Амстердам, а за ним Лондон потеснили Антверпен как международные порты, причем в значительной мере из-за мощного увеличения притока реэкспортных колониальных товаров, прибывавших в трюмах голландских и английских судов. Мощные торговые потоки распадались на сектора и подсектора, подразумевавшие дальнейшую специализацию и разветвление торговой отрасли. Настало благоприятное время для судостроения, текстильного производства, а позже сферы финансовых услуг, таких как страхование, сотрудники которой взяли на себя всю тяжесть бремени мощного расширения объема торговли. На восточную торговлю во второй половине XVII века приходилась четверть всего голландского внешнеторгового оборота, и на протяжении того века число судов, отправленных экспедиторами Ост-Индской компании из Лондона, увеличилось в три раза. Более того, эти суда усовершенствованного проекта брали на борт больше грузов и требовали меньше членов экипажей, чем суда предыдущих исторических этапов.

Материальные последствия нового вмешательства европейцев в дела всего мира намного легче измерить, чем результат воздействия новых знаний об окружающем мире на европейский склад ума. Взгляды менялись, и об этом можно было судить уже в XVI веке, когда произошло мощное увеличение количества книг, посвященных открытиям и путешествиям. Можно сказать, что востоковедение как наука приобрело своих основателей в XVII веке, хотя европейцы начали осознавать значение знаний об антропологии других народов только к его завершению. Такие явления получили усиление через пропаганду их значения в период появления издательского дела, и поэтому оценка новизны интереса к миру за пределами Европы дается с трудом. К началу XVIII века тем не менее отмечаются признаки важного интеллектуального воздействия на глубинном уровне. Описание идиллии жизни дикарей, придерживавшихся вполне нравственных канонов без помощи христианства, наводило на размышления; английский философ Джон Локк использовал доказательства с других континентов для показа того, что люди не разделяют никаких ниспосланных Богом врожденных идей. В частности, идеализированная и поэтизированная картина Китая содержала пищу для споров об относительности общественных атрибутов, в то время как по мере изучения китайской литературы (которому способствовали исследования иезуитов) открылась хронология, глубина которой сводила на нет традиционные вычисления даты Всемирного потопа, описанного в Библии как второе рождение человечества.