Джон Робертс - Мировая история

В 1642 году, когда умер Галилео Галилей, родился Исаак Ньютон. К его достижениям относится объяснение с точки зрения физики Коперниковой Вселенной; он показал, что высказывания Кеплера и Галилея подтверждаются одними и теми же законами механики, и наконец-то свел воедино знания о Земле и звездах. Он применил новые математические методы под названием «метод флюксии» или, как позже его назвали, «дифференциальное и интегральное исчисление». Их изобретение Ньютону не принадлежит; он применил их к физическим явлениям. И они послужили вычислению положения тел в их движении. Свои умозаключения он изложил при освещении теории движения планет, вошедшей в книгу, которая оказалась самым важным и авторитетным научным трудом после труда Евклида. В «Началах», как для краткости называют его труд (или «Математические начала натуральной философии»), показано, как гравитация сохраняет физическую Вселенную. Общие культурные последствия данного открытия сопоставимы с последствиями для всей науки. Нам нечем измерить эти последствия, но они могут оказаться гораздо глубже. Тот факт, что одним-единственным законом, открытым наблюдением и вычислением, можно объяснить настолько многое, стало поразительным откровением той мощи, которая принадлежит новому научному мышлению. Высказывания папы римского приводились в избытке, но в следующем его высказывании точнее всего оценивается воздействие трудов Ньютона на европейские умы: «Природа и законы Природы скрываются в потемках, Бог сказал: „Пусть будет Ньютон!” – и все осветилось».

Исаак Ньютон, таким образом, в свое время вместе с Френсисом Бэконом стал вторым из канонизированных праведников нового учения. В случае с Ньютоном такое утверждение никак не выглядит преувеличением. Этого человека отличали практически универсальные научные интересы, и, как говорится, он обогатил все, к чему прикоснулся. Только вот далекому от науки человеку в полной мере осознать значение трудов Ньютона не дано. Одно очевидно для всех: он завершил революцию, начатую Коперником. Динамическая концепция Вселенной пришла на смену статической. Величие его достижения оказалось достаточным, чтобы определить развитие физики как науки на предстоявшие парочку столетий и привязать все остальные науки к новой космологии.

Ньютон со своими предшественниками никак не ожидал, что его достижения послужат предвестником непримиримого конфликта науки и религии. Понятно, что Ньютону явно доставляло удовольствие наблюдать то, как законом тяготения не совсем подтверждается представление о Вселенной как некоей саморегулирующейся системе, автономной с момента сотворения; если ее сравнивать с простыми часами, тогда их создателю пришлось бы сделать нечто большее, чем изобрести их, собрать, завести и отойти в сторону. Он даже обрадовался появлению логического провала, который мог бы перекрыть постулатом божественного вмешательства, ведь он оставался страстным апологетом протестантской веры.

Как бы то ни было, церковники, особенно католические, с большим трудом мирились с положениями новой науки. Важный вклад в науку во времена Средневековья сделали священнослужители, но с XVII до середины XIX века они выполнили совсем немного перворазрядных научных разработок. Понятно, что активнее в научной деятельности принимали участие церковники в странах, которые контрреформация обошла стороной, а там, где она одержала победу, наступил полный застой. Как раз в XVII веке произошел раскол между живой религией и наукой, который с тех пор преследовал европейскую историю интеллектуальной деятельности, независимо от всех усилий, время от времени прилагавшихся для его предотвращения. Символический случай касается судилища над неаполитанцем Джордано Бруно. Он был не ученым, а перекупщиком, прежде служившим доминиканским монахом, порвавшим со своим орденом. Бруно бродил по Европе, где издавал спорные труды, занимался магической «таинственной наукой» происхождением предположительно из Древнего Египта. В конечном счете он попал в лапы инквизиции, и после длившегося восемь лет расследования в 1600 году в Риме его сожгли на костре за проповедь ереси. Его казнь служит основанием более поздней исторической мифологии, посвященной появлению «свободной мысли», борьбе между сторонниками прогресса и служителями религии в той форме, как ее стали видеть потомки.

В XVII веке тогдашние ученые и философы такого противопоставления практически не замечали. Ньютон, считавшийся плодовитым писателем на библейские и теологические темы и полагавший, что его труд над пророческими книгами точно так же безупречен, как «Принципия» («Принципы математики»), явно считал, что Моисей владел гелиоцентрической теорией, и рекомендовал своим читателям «остерегаться Философии, тщетного обмана и сопротивления науке, притворно называемой таковой», и обращаться за истиной к Ветхому Завету. Изобретатель логарифмов Джон Непер с радостью обнаружил новый инструмент, с применением которого поддавались расшифровке таинственные ссылки в Книге Откровения на «число зверя». Французский философ Рене Декарт сформулировал то, что он счел достойными философскими аргументами в защиту религиозной веры и христианской истины, совместимых с технически скептическим подходом к его предмету. Такое открытие не спасло его (и его философскую школу, названную в честь основателя картезианской) от враждебного отношения со стороны церкви. Записные апологеты религиозной веры правильно разглядели угрозу для себя: на кону стояли не просто умозаключения, к которым пришли ученые люди, а путь, которым они к нему подошли. Рационально обоснованная приемлемость религиозной веры, начавшаяся с принципов сомнения и продемонстрировавшая, что их можно успешно преодолеть, совсем не устраивала церковников, утверждавших, что истину провозглашает власть. Церковники продемонстрировали большую логику в том, что отвергли как несовместимую собственную набожность Декарта с христианством и совершенно правомерно (даже с его собственной точки зрения) внесли все его работы в «Индекс запрещенных книг».

Такой аргумент власти перенял французский протестантский священнослужитель конца XVII века Пьер Бейль, указавший на его неполноценность: что власть может предписывать власти? В конце концов все казалось делом вкуса. Любую догму традиционного христианства, решил он, можно опровергнуть исключительно в силу естественного резона. Такими вот идеями провозглашалась новая фаза в истории европейской мысли; ее назвали эпохой Просвещения.

Это слово и сходные по смыслу слова в XVIII веке использовались в большинстве европейских языков для обозначения того, что люди считали отличавшими их в собственную интеллектуальную эпоху и что отделяло их от происходившего в прошлом. Ключевой образ выглядел так, что проливался свет на то, что пребывало в темноте, но, когда немецкий философ Эммануил Кант задал вопрос «Что такое просвещение?» в своем знаменитом очерке, он дал совсем другой ответ: освобождение от взятой на себя опеки. Стержнем Просвещения служило развенчание авторитетов. Великим наследием, оставленным эпохой Просвещения, считается обобщение критического отношения к всему на свете. В конечном счете все требовалось подвергать сомнению. Некоторые чувствовали – и по большому счету они оказались правы – приземленность всего сущего, но отсутствие святынь представлялось несколько обманчивым. В эпоху Просвещения появились собственные авторитеты и догмы; исследованием самой критической позиции долгое время никто не занимался. Кроме того, Просвещение тоже представляло собой увязку отношений на основе разнообразных идей, и тут тоже прячется еще одна сложность в примирении с ним. В него влились многочисленные потоки, но ни в коем случае все они не потекли в одном русле. Корни Просвещения перепутались; развитие всегда напоминало продолжающиеся дебаты – иногда гражданскую войну, настолько много предположений разделяли соперники. То есть движения объединенной армии просвещенных деятелей не наблюдалось.